— Моя победа! — с шумом выдохнув, проговорил Торин. — Я не буду тебя убивать. Вставай!

Конунг протянул руку лежавшему у его ног Аудагосу и помог подняться. Только сейчас он заметил, что подбадривающие крики со стен крепости стихли, а седобородый друи смотрит на него так, словно перед ним кровный враг. Да и трое воинов-валлов выглядели обескураженно. Надо думать, Аудагос считался непобедимым бойцом.

— Ну слава Господу и Деве Марии! — прокричал бывший вне себя от радости отец Целестин, подбегая к Торину. — Ловко ты его!

Монах забыл, что военный вождь понимает норманнский, и, лишь получив от Аудагоса взгляд, которым можно было бы убить на месте, утихомирился. Торин повернулся к риксу и, поклонившись, сказал:

— Ты хороший боец. Не держи на меня обиды. Боги решили отдать победу мне, и не нам оспаривать их решение.

Стоявший чуть позади Локи после этих слов едва сдержал ухмылку.

Вата, ещё раз осмотрев путников, вдруг улыбнулся.

— Ну что ж, — сказал он, зажимая ладонью глубокий порез на правой руке, — теперь я должен выполнить своё обещание. Сегодня вы — мои гости. Идёмте в мой дом, только я бы просил оставить вашего дракона здесь, за оградой. Его нельзя пускать в город. Если он голоден, то мы забьём для него овцу… И гостями вы будете только до завтрашнего дня. Люди завтра уходят из Лугдунума, и мы не сможем предоставить вам кров…

— Куда вы уходите? Почему? — подал голос сразу насторожившийся Локи.

— В Лес Идалир, под защиту богов, — ответил Аудагос. — Пойдёмте в поселение, там мы сможем поговорить…

«А вдруг ловушка? — испуганно подумал монах. — Заманят и перебьют, чего доброго! Как-никак мы ему смертельную обиду нанесли! Каково военному вождю племени валяться у ног какого-то неизвестного пришельца?»

Видать, Лофт знал, что говорит, называя валлов людьми честными и неплохими, и, разумеется, Аудагос держал своё слово. Едва распахнулись врата Лугдунума и предводительствуемые Локи вадхеймцы вошли за стену, как их окружила толпа людей, но никто из зеномов не позволил себе даже зло посмотреть на неизвестных, не говоря уже о каких-либо враждебных действиях. Во взглядах были настороженность, любопытство, но только не ненависть или вражда.

Сразу за тыном было довольно широкое пространство, свободное от строений, и, пока отец Целестин чинно шествовал вслед за Лофтом и военным вождём, который вёл отряд к тесной группе высоких, крытых дранкой и соломой домов, он сумел подметить, что меж стеной и жилыми постройками находится множество телег и колесниц, а кроме того, десятки домашних животных, пригнанных в городище с пастбищ. Несомненно, зеномы собирались покинуть свой посёлок, как и говорил Аудагос. Если бы отряд пришёл к крепости через несколько дней, то никого бы здесь уже не застал.

Двигаясь по живому коридору (ибо людей к воротам сошлось множество — не меньше трёх, а то и пяти сотен), монах уловил, что жители Мира Третьего не так уж и отличаются от тех сынов Божьих, что населяют Мидгард. Пусть одежда и украшения с оружием немного необычны, но люди везде люди, и валлы вовсе не являются исключением. Мужчины и женщины были невысоки ростом, так что высокий и дородный монах выделялся в толпе и, оглядывая окружающих, невольно думал о том, что Один рядом с Валлами казался бы просто гигантом. Мужчины зеномов очень походили на европейцев — такой же светлый цвет кожи, волосы то тёмные, то русые и назад зачёсаны, а у некоторых и в косицы заплетены. Многие носили яркую одежду, скорее всего шерстяную, и у отца Целестина рябило в глазах от пёстрых, иногда расшитых цветными нитями одеяний. Его удивило то обстоятельство, что в толпе было много вооруженных мечами и луками женщин, а некоторые даже носили простенькие доспехи в виде курток с нашитыми стальными пластинами. Гунтер, у которого при виде сих валькирий загорелись глаза, словно нарочно пихал локтем в бок целомудренного монаха, то и дело шепча ему на ухо свои заключения о физических достоинствах и недостатках валлийских дев. Отец Целестин, слушая его реплики, начал представлять, какое впечатление могли произвести на христианского святого самые разнузданные и непристойные римские оргии, и едва хотел посоветовать германцу заткнуться, как вдруг его взгляд остановился на доме, к которому подходили Лофт и Аудагос, и вместе с ним едва не остановилось сердце.

— Все святые… — простонал отец Целестин, хватаясь за рукав Гунтера. — Я так и знал, что проклятый Лофт тащит нас сюда на погибель!

Благоприятное впечатление от зеномов рассеялось бесследно, и сейчас монах с большим удовольствием очутился бы в компании самых диких хримтурсов. Хорош был дом военного вождя: на каменном четырёхугольном фундаменте стояли стены из кругляка, скрепленные проржавевшими железными скобами, двускатная соломенная крыша, деревянный всход, ведущий к двери… А косяк, брёвна над притвором и часть стены живописно украшены дюжиной человеческих голов. Часть их была изглодана временем, и остались лишь белые оскаленные черепа; но четыре головы явно были отъяты от тел совсем недавно, и птицы ещё не успели расклевать серую кожу и мутные глаза. Запах тления явственно ощущался за десяток шагов.

По приказу Аудагоса какие-то люди — судя по простой одежде, не самые богатые и уважаемые из валлов, но и не рабы-трэли, ибо у каждого был меч, — увели лошадок, приняв из рук Торина и остальных поводья, и военный вождь пригласил вадхеймцев в дом. Испереживавшийся от вида отрубленных голов монах едва успел снять с коня свой мешок, прижав его к груди так, словно его хотели ограбить, — в суме находилось то, что по ценности (на взгляд отца Целестина, конечно) превышало десяток волшебных игрушек наподобие Ока Амона — путевой дневник и Святое Писание. Однако отец Целестин уповал сейчас не столько на помощь всех святых, сколько на спокойного и невозмутимого с виду Лофта, первым вошедшего вслед за Аудагосом в дом и махнувшего остальным рукой, приглашая.

— Заходите, — сказал он, обернувшись. — И ради всех духов Асгарда, не мог бы почтенный ромей не взирать на всё так, будто опасается, что и его череп украсит дом рикса зеномов? — И, видя, как монах метнул на него укоризненный взгляд, добавил, хмыкнув: — Поспешай, а то пива не достанется…

На том мучения отца Целестина не кончились. Едва лишь Аудагос провёл гостей в широкую и мрачную горницу, напоминавшую общий зал в норманнских домах, и усадил за стол, как немедля были поданы напитки и еда. С тем, что старые брёвна стен над обширным деревянным столом тоже разнообразили черепа, святой отец внутренне смирился, но когда валл наполнил вином сосуд, изготовленный из укрепленной на золотой подставке и изукрашенной крупными каменьями мёртвой головы, а затем, отпив, пустил эту необычную чашу по кругу, даже дикарю Гунтеру стало не по себе. Отец Целестин, побледнев, остался сидеть, глядя прямо перед собой, когда Сигню, едва пригубив, подала чашу ему.

На выручку неожиданно пришёл Локи, уловивший недовольный взгляд Аудагоса, направленный на монаха.

— Это человек из очень далёкой страны, — сообщил он вождю, — тамошние верования не позволяют ему касаться того, что некогда было человеческой плотью. Иначе человека ждёт проклятие его богов…