— Преображаем ее.

— Вот именно.

— Надо предположить, что в маразме тех недель я утерял представление о праведном и грешном. Надо предположить, что я слишком устал. Как бы то ни было, государь Никита, я дал согласие. Поэт мгновенно рыскнул обменивать нашу плащаницу, то есть мою, то есть Диаконову, на этот самый святой Убрус.

Баудолино давился смехом, Никита не понимал в чем дело.

— Смысл штуки дошел до нас только вечером. Поэт попал в нужную таверну, совершил свою бесчестную сделку. Желая подпоить сирийца, напился до изнеможения сам, а выйдя, был нагнан кем-то очень хорошо осведомленным о его делах. Возможно, просто этим же сирийцем, не зря же говорил Поэт, что они родня по крови. Его нагнали в переулке, избили до полусмерти, и он вернулся домой пьянее Ноя, в крови, в ушибах, без Сударя и без Убруса. Я бы, клянусь, не оставил на нем живого места. Но он и так был конченый человек. Он во второй раз терял царство. Все следующие дни мы его кормили силком. Я говорил себе: счастье, что у меня не бывает таких амбиций. Утрата амбиций, оказывается, вот до чего может довести. Хотя, если подумать, я тоже был жертвой немалых упований. Я потерял возлюбленного отца, и не нашел ему то царство, которым отец грезил, и не остался с любимой женщиной… Но только мне уже разъяснили, что Демиург недоделывает все на свете. Поэт же продолжал верить, что в жизни возможны победы.

В первые числа апреля всем друзьям стало ясно и понятно: дни Константинополя сочтены. Имели место серьезные раздоры между дожем Дандоло, который, будто проглотив палку, торчал выпрямившись на носу своей предводительской галеи, и Дукой Мурцуфлом, который осыпал его проклятиями с земли, требуя, чтоб латиняне навсегда убраться из его владений. Было понятно, что Мурцуфл спятил, что латиняне за это съедят его не разжевывая. За Золотым Рогом все видели, как готовятся к набегу пилигримы, как суетятся солдаты и матросы на палубах судов, построенных на рейде.

Бойди и Баудолино сказали, что при тех деньгах, которые у них накопились, имеет смысл покидать Константинополь, ибо городов на милости победителя они уже перевидали достаточно. Борон с Гийотом были согласны, Поэт же попросил еще несколько дней. Оправившись от нового удара, он, без сомнения, решил использовать последние часы для какого-то своего решающего прорыва, какого — не знал он сам. В его глазах уже замечался сумасшедший блеск, а с сумасшедшими, ясно, не спорят. Просьбу Поэта удовлетворили, утешая себя тем, что будет видно по кораблям, когда придет момент ударяться в бега в направлении суши.

Поэт отсутствовал целых два дня, для описанных обстоятельств слишком долго. В страстную пятницу с утра его еще не было, а пилигримы уже высаживались на побережье от Влахерна до монастыря Эвергета, в районе, называемом Петрия, севернее Константиновых стен.

Это значило, наши упустили время, из стен им было уже не выйти, война шла со всех сторон. Проклиная авантюриста, Баудолино и друзья засели затаившись у генуэзцев, в квартале, где пока что было тихо. Им доносили, что происходило в Петрии.

На кораблях атакующего войска было множество нападных машин. Мурцуфл стоял на взгорье за стеной с командирами и дворянами, с трубачами, со штандартами. Армия действовала без оглядки на тот парад, сражалась яростно; латиняне перепробовали все, но армия императора каждый раз их отпихивала, и greculi в восторге скакали на стенах и показывали штурмовикам голые зады, а Дука Мурцуфл радовался сильнее всех, как будто бил их сам, и дал приказание трубачам дудеть победные песни.

Могло показаться, что Дандоло и его военачальники отказались от мысли завоевывать город. Суббота и воскресенье миновали тихо, хотя все были напряжены. Баудолино воспользовался перерывом, чтобы обегать вдоль и поперек город в поисках Поэта: безрезультатно.

Стояла уже воскресная ночь, когда Поэт пришел сам. Вид у него был еще более блажной. Он ничего не объяснял и пил в безмолвии до самого рассвета.

На ранней понедельниковой заре паломники снова пошли на приступ, он длился весь день. Трапы с венецианских кораблей докинулись до нескольких сторожевых башен, и крестоносцы вошли… нет, новая версия: вошел только один, но исполин, в высоком шлеме, он всех перепугал и разогнал защитников… Да ничего подобного, просто один из высадившихся нашел потайной выход из замка, стал бить киркой, проделал лаз! Это-то правда, но пролезавших в лаз поотбивали, а дело в том, что тем временем некоторые башни они сумели захватить…

Поэт метался в комнате, как пойманный зверь, похоже, ему требовалось, чтобы сражение закончилось, а как, неважно; он поглядывал на Баудолино и порывался что-то сказать, потом передумывал и сверлил пасмурным взором лица других троих товарищей. Пришло известие, что убежал Мурцуфл и бросил на произвол судьбы армию, защитники утратили всю храбрость, паломники вломились, паломники взяли стены; дальше идти они не решались, поскольку начиналась ночь, и подожгли самые близкие к валу постройки, чтоб выкурить засевших там защитников. Третий пожар за несколько месяцев, негодовали генуэзцы, это уже не город, а куча назема какая-то, когда накапливается чересчур много — жгут!

— О, чтоб тебя болячка задавила, — отчитывал Бойди Поэта. — По твоей милости угодили в помойную яму! Из-за тебя не ушли! Что делать?

— Тебе-то молчать, сам знаешь, почему, — загадочно шипел Поэт.

Всю ночь во тьме сверкали дальние сполохи. На зорьке Баудолино, который как будто спал, однако лежал открыв глаза, увидел, что Поэт подходит к Бойди, к Борону и к Гийоту и каждому шепчет на ухо. Потом он вышел. Через несколько минут Баудолино мог заметить: встают и совещаются Борон и Гийот, каждый вынимает из сумки что-то, выходят, стараясь его не разбудить.

Вскорости после этого поднялся Бойди и стал трясти его за плечо. Он был в тревоге. — Баудолино, — сказал Бойди, — не знаю отчего, но все как будто с ума посходили. Поэт подошел ко мне и сказал вот что, послушай. Он-де нашел Зосиму. Теперь он знает, где Братина. Чтоб я не увиливал, а с головой Иоанна немедленно шел бы в Катабату, где Зосима встречался с василевсом, он будет ждать пополудни, да без опозданий, дорогу я-де знаю, и чтоб без фокусов. Какая Катабата? И о каком он толкует василевсе? Тебе он что сказал?

— Мне ничего, — отвечал Баудолино. — И даже думаю, он предпочел бы, чтоб я об этом не узнал. Но он до того запутался, что не сообразил: Борон с Гийотом тогда были с нами, а тебя-то не было! Дай-ка я в этом разберусь.

Он стал искать Бойямондо. — Слушай, — сказал он. — Помнишь, как ты водил нас в крипту под старым монастырем Катабата? Мне надо опять туда.

— Вольному воля. Входи через павильон около храма Всех Святых Апостолов. Может, ты и дойдешь до него в обход пилигримов, они, я думаю, туда еще не добрались. Если воротишься живым, значит, я рассуждал правильно.

— Да, но постой, мне надо так войти, как будто я не вхожу. То есть… я не могу все объяснить… мне надо проследить за теми, кто будет пробираться тем путем, но чтобы они меня не видели. Помню, из крипты начитались какие-то подземные ходы. В них, верно, попадают и с другого конца?