– В таком случае вам не повезло, – весело сказала Франсуаза.

– Черт возьми! – Жербер похлопал ее по плечу. – К вам это не имеет отношения. – Он с жаром посмотрел на нее. – Самое потрясающее между нами – это такая вот дружба. С вами я никогда не стесняюсь, вам я могу сказать что угодно и чувствую себя свободным.

– Да, хорошо так сильно любить друг друга и при этом оставаться свободными, – сказала Франсуаза.

Она сжала его руку; еще бо́льшую радость, чем видеть и касаться его, ей доставляло то пылкое доверие, с каким он к ней относился.

– Что вы собираетесь делать со своим вечером? – весело спросила она.

– В таком костюме я не могу пойти в шикарные места, – сказал Жербер.

– Нет. Но что вы думаете, например, о том, чтобы спуститься пешком к Центральному рынку, пойти съесть бифштекс у Бенжамена и подняться затем к «Дому»?

– Идет, – согласился Жербер. – По дороге выпьем перно. Поразительно, как теперь я пристрастился к перно.

Он раздвинул перед Франсуазой синий занавес.

– Сколько можно выпить в армии! Я каждый вечер возвращаюсь напившись.

Вставала луна, своим светом она заливала деревья и крыши: настоящий сельский лунный свет. По длинной пустынной авеню проехал автомобиль, его синие фары походили на огромные сапфиры.

– Потрясающе, – проронил Жербер, вглядываясь в ночь.

– Да, лунный свет в ночи – это потрясающе, – согласилась Франсуаза. – Но когда темно, в этом нет ничего веселого. Лучшее, что можно сделать, – это спрятаться у себя дома. – Она толкнула Жербера локтем. – Вы видели, какие красивые у полицейских новые каски?

– Выглядит воинственно, – сказал Жербер. Он взял Франсуазу за руку. – Что за свинство! Невеселая тут, видно, жизнь. В Париже никого нет?

– Элизабет здесь, она охотно подставила бы мне плечо, чтобы поплакаться, но я избегаю ее по мере возможности, – ответила Франсуаза. – Забавно, у нее на редкость цветущий вид. Клод в Бордо. Но раз он один, без Сюзанны, думаю, она прекрасно мирится с его отсутствием.

– Что вы делаете целыми днями? – спросил Жербер. – Вы снова начали работать?

– Пока еще нет. С утра до вечера я толкусь с Ксавьер. Мы занимаемся стряпней, ищем друг для друга прически. Слушаем старые пластинки. Мы никогда не были так близки. – Франсуаза пожала плечами. – И я уверена, что никогда она меня до такой степени не ненавидела.

– Вы думаете? – спросил Жербер.

– Я в этом уверена, – отвечала Франсуаза. – Она никогда не говорит вам о наших отношениях?

– Нечасто, – признался Жербер. – Она остерегается. Она считает, что я на вашей стороне.

– Как это? – спросила Франсуаза. – Потому что вы защищаете меня, когда она на меня нападает?

– Да, – сказал Жербер. – Мы всегда спорим, когда она говорит мне о вас.

Франсуаза почувствовала укол в сердце. Что такого Ксавьер могла рассказывать о ней?

– Что же она говорит? – спросила Франсуаза.

– О! Она говорит что попало, – ответил Жербер.

– Знаете, вы можете сказать мне все, – проговорила Франсуаза. – При сложившихся отношениях нам нечего скрывать друг от друга.

– Я говорил вообще, – сказал Жербер.

Несколько шагов они сделали молча. Их заставил вздрогнуть какой-то свисток. Местный бородатый страж направлял свой фонарик на окно, откуда сочился тонкий лучик света.

– Для таких стариков это праздник, – заметил Жербер.

– Понятно, – отозвалась Франсуаза. – В первые дни грозили стрелять из револьвера по нашим окнам. Мы закутали все лампы, и теперь Ксавьер закрашивает окна синим.

Ксавьер. Естественно. Она говорила о Франсуазе. И, возможно, о Пьере. Досадно было воображать ее, самодовольно царившую в сердце своего крохотного, хорошо обустроенного мира.

– Когда-нибудь Ксавьер говорила вам о Лабрусе? – спросила Франсуаза.

– Она говорила мне о нем, – безразличным тоном отвечал Жербер.

– И, конечно, рассказала вам всю историю, – сказала Франсуаза.

– Да, – подтвердил Жербер.

Кровь бросилась в лицо Франсуазы. Моя история. В этой белокурой головке мысль Франсуазы приняла непоправимую, неведомую форму, и в таком чужом обличье получил ее Жербер.

– Значит, вам известно, что Лабрус был привязан к ней? – спросила Франсуаза.

– Я очень сожалею, – помолчав, ответил Жербер. – Почему Лабрус не предупредил меня?

– Он не хотел, из гордости, – сказала Франсуаза. Она сжала руку Жербера. – Я вам не рассказывала, поскольку опасалась, как бы вы не нафантазировали чего. Но не бойтесь. Лабрус никогда на вас за это не сердился. И даже был очень доволен, что история закончилась таким образом.

Жербер недоверчиво посмотрел на нее.

– Он был доволен?

– Ну конечно, – ответила Франсуаза. – Знаете, она для него ничего больше не значит.

– Правда? – сказал Жербер. Казалось, он не верил. Что же он все-таки думает? Франсуаза с тоской смотрела на колокольню Сен-Жермен-де-Пре, вырисовывавшуюся на металлическом небе, чистую и спокойную, вроде какой-нибудь деревенской.

– Что она говорит? – спросила она. – Что Лабрус все еще страстно любит ее?

– Примерно так, – смущенно отвечал Жербер.

– Ну что ж, она сильно ошибается, – сказала Франсуаза.

Голос ее дрожал. Если бы Пьер был здесь, она бы с презрением рассмеялась, но она была далеко от него и могла лишь сказать себе самой: «Он любит только меня». Было невыносимо, что где-то в мире существовала противоположная уверенность.

– Хотелось бы мне, чтобы она увидела, как он говорит о ней в своих письмах, – продолжала Франсуаза. – Она бы просветилась. Только из жалости он сохраняет некую видимость дружбы. – Она с вызовом посмотрела на Жербера. – Как Ксавьер объясняет, что он отрекся от нее?

– Она говорит, что сама не пожелала больше этих отношений.

– Ах, понимаю! – сказала Франсуаза. – А почему?

Жербер в замешательстве взглянул на нее.

– Она уверяет, что не любила его? – спросила Франсуаза.

В повлажневших руках она сжимала носовой платок.

– Нет, – отвечал Жербер.

– Тогда что же?

– Она говорит, что вам это было неприятно, – неуверенным тоном произнес Жербер.

– Она так сказала? – удивилась Франсуаза.

От волнения у нее осекся голос. Слезы ярости выступили у нее на глазах:

– Дрянная девчонка!

Жербер ничего не ответил. Казалось, он пришел в полное замешательство. Франсуаза усмехнулась.

– Словом, Пьер безумно любит ее, а она отталкивает эту любовь из уважения ко мне, поскольку меня снедает ревность?