И все-таки влиятельное меныиинст-во в новом советском парламенте верило в новую систему власти, основанную на демократическом плюрализме, и постепенно по мере того как возникали и утверждались другие, некоммунистические, группировки, количество членов компартии стало сокращаться.

Страна была все еще социалистической, и Горбачев придерживался убеждения, что «обновленная» коммунистическая партия может продолжать играть роль движущей силы. Однако с началом нового десятилетия вероятность того, что компартия сможет оставаться единственной властью, быстро уменьшалась. Из коммунистической партии начался исход.

В апреле 1990 года, в пятидесятую годовщину катынской трагедии, Горбачев наконец признал, что массовое убийство поляков в 1940 году было совершено по приказу Иосифа Сталина. В июне 1990 года советские власти открыли мне доступ к партийным архивам. Тогда же я выступил по московскому телевидению, чтобы обсудить возможность спасения большего числа военнопленных, захваченных афганскими боевиками.

В конце 1990 года Советы выразили неудовольствие моим визитом к Лейле Гордиевской, но не предприняли ничего, чтобы пресечь его, и годом позже, после путча, Лейлу и ее детей выпустили за границу. Во время самого путча, 22 августа 1991 года, я провел несколько часов с Маргарет Тэтчер, и мы обсуждали возможность спасения жизни Горбачева. Под шум пальбы мы разговаривали с Борисом Ельциным по «прямому проводу», соединявшему ее кабинет с кабинетом Ельцина в Белом Доме — здании российского парламента, ставшего к тому времени штаб-квартирой сил, защищавших демократические преобразования. До сих пор не могу понять, почему путчисты не отключили Ельцину телефон.

Потом в мае 1992 года я прилетел в Москву с известным перебежчиком Николаем Хохловым. В 1954 году КГБ отправил его в Германию для убийства одного из выдающихся эмигрантов, врага советского строя. Хохлов перешел на сторону американцев и поведал миру подробности своей жуткой миссии, чем нанес КГБ огромный урон. Но президент Ельцин помиловал его, и статьи Хохлова о том, как он предал Советский Союз, стали одной из главных тем обсуждения среди российских политиков. Старому КГБ пришлось проглотить горькую пилюлю, а новый КГБ даже организовал нам экскурсию по «Лубянке» — своей знаменитой штаб-квартире в Москве на Лубянской площади, которая до августа 1991 года называлась площадью Дзержинского.

Однако большинство высших постов как в новом КГБ, так и в целом в новой России занимали те же люди, которые работали на этих постах в Советском Союзе. Судья, вынесший приговор Ирине Ратушинской за «искажение советской истории», был выдвинут на ответственный пост на Украине. Врач, объявивший по распоряжению КГБ сумасшедшим Владимира Буковского, продолжал работать ведущим специалистом в области психиатрии.

Большинство этих людей поспешило принять новую идеологию постсоветского режима без какого-либо раскаяния в той роли, которую они сыграли, поддерживая диктатуру. Горстка бывших диссидентов потребовала «люстрации» — публичного разоблачения и изгнания из КГБ тех, кто принимал участие в репрессиях. Те же, кто находился у власти, противостояли любым предложениям подобного рода. Слишком многие пострадали бы, безопаснее было простить и забыть.

1 января 1992 года в Кремле был спущен красный флаг. Советского Союза больше не существовало. 30 января президент России Борис Ельцин, неожиданно и быстро освободившись от заботы управлять двумя десятками бывших соцстран и союзных республик, попросил встречи со мной во время своего краткого визита в Лондон. Он поблагодарил меня за помощь российским реформам и подарил мне часы. Я подумал тогда: времена меняются. В декабре 1984 года и в октябре 1990 года КГБ клеймил меня как британского шпиона. Теперь же, пятнадцать месяцев спустя, я удостоился благодарности от российского президента.

Через месяц (в феврале 1992 года) Агентство печати «Новости» опубликовало мою книгу «Последняя тайна». Андре Дойч, первым выпустивший книгу в Лондоне в 1974 году на английском, безвозмездно вернул мне права на издание ее в русском переводе. Вероятность того, что эта книга когда-нибудь будет издана в СССР, сказал он тогда, слишком мала, чтобы учитывать ее при расчетах. «Новости» выплатили мне гонорар в 60 000 рублей, что приблизительно равнялось 250 фунтам стерлингов на момент, когда я подписывал контракт. Однако, когда я спустя шесть месяцев получил этот гонорар, он уже составлял примерно половину той суммы.

Тогда же, в октябре 1992 года, мне переслали документ, санкционирующий катынские расстрелы, с подписью Сталина, можно сказать, Священный Грааль советологии. Это был последний ответ страшной загадки. К тому времени мы, конечно, уже представляли себе, как это произошло, но не могли доказать всего. Теперь же было получено документальное подтверждение. В 1940 году глава советского государства устроил бойню. А в августе 1993 года глава российского государства Борис Ельцин принес за это извинения у памятника жертвам Катыни в Варшаве.

Заманчиво было представить эти события как рассвет новой жизни, как добро, восстающее из пепла зла. Собственно говоря, я так себе это и представлял, и мне не раз приходилось сдерживать ощущение эйфории. Многие годы я был отверженным другом России, стучавшимся в ворота Москвы, в то время, как правительство и народ давали мне от этих ворот поворот. Теперь я стал желанным гостем, а моих коллег из левого крыла, когда-то так ратовавших за ядерное разоружение Великобритании и аресты российских писателей, больше не приглашают. Эти апологеты Брежнева оказались в глупом положении из-за своих просоветских взглядов. Я рад такому повороту судьбы.

Комедиограф Спайк Миллиган свою книгу военных мемуаров назвал так: «Адольф Гитлер, и как я участвовал в его ниспровержении». В ней все умышленно построено на абсурде, благодаря которому автор наглядно демонстрирует, как легко впасть в преувеличение, если руководствоваться эмоциями. Любой смельчак, отважившийся на крестовый поход, может стать похожим на Дон Кихота, мчащегося в атаку на ветряные мельницы. Надеюсь, я не попался на эту удочку. Я понимаю, что в одиночку невозможно бороться с огромной страной или с сильной идеологией. Я и не претендую на такие подвиги. Но если я добавил несколько своих ударов к тем, которые Запад нанес советскому строю, я счастлив, что сделал это.

Поражение путча 1991 года должно было стать в истории России поворотным моментом. По крайней мере, так казалось в то время. Удаление памятника Феликсу Дзержинскому с Лубянской площади в Москве символизировало окончание самой темной главы российской истории. По крайней мере, мы так думали. Угроза, нависшая над другими странами, казалось, была мгновенно устранена. Более семидесяти лет Россия и страны, входившие в советскую империю, простиравшуюся почти от Атлантики на западе через Среднюю Азию и Сибирь до Тихого океана, трудились за малое вознаграждение в условиях социализма и терпели террор так называемой «диктатуры пролетариата», которая разрушала целые сообщества и народности, не говоря уже о самих