— 0-го-го!

Алешка, где ты?! Мы с Машей ждем тебя!

Но тихо было вокруг, а на берегу, к которому они пристали под вечер, не было ни единого следа, кроме птичьих и звериных. Правда, попался им один, старый, длинный и вроде даже с пальцами, но Митя сказал Маше, что это медвежий. В углублениях, у камней, в песчаных складках — гнезда гнилой морской капусты и рыбьих костей. Кое-где на берегу завалы леса, долго лежавшего в море и выброшенного штормами на берег, сухого, звенящего под ударом топора. Ближе к воде — неряшливые зеленые космы свежих водорослей, в волнах качаются зыбкие пятна медуз и морских звезд, в воздухе тучи птиц. И над всем этим витает особый запах, трудно поддающийся описанию, но который ни с чем не спутать, — это запах моря, свежести, необъятного простора… И свободы!

К вечеру на их маленький лагерь опустился туман, окутал дальние и ближние сопки молочной пеленой, приглушил рокот волн, разбивающихся о скальное основание утеса, под которым они устроились на ночлег.

Укрывшись мягкой лосиной шкурой и обнявшись, Митя и Маша сидели около костра и молчали. Не встретив «Рюрик», они несколько приуныли, но пытались скрыть это друг от друга, не выказать преждевременно свое разочарование.

Стоило дождаться утра и более тщательно разведать ближайшие окрестности. Берег изобиловал заливами, бухтами и бухточками, в одной из них «Рюрик» вполне мог встать на якорь, чтобы переждать ночь и туман в безопасном месте.

Внезапно далекий мелодичный звук раздался в воздухе.

Один раз, другой, третий… Маша напряглась, прислушиваясь: восемь раз прозвучало нечто похожее на удары колокола. Что-то знакомое послышалось ей в этом звуке, но не птица это прокричала, не зверь, слишком уж искусственны и размеренны были эти удары.

Митя привлек ее к себе и задумчиво сказал:

— Восемь вечера. Полные склянки бьют[55]! — И вдруг встрепенулся, вскочил на ноги и закричал радостно, не своим голосом:

— Марьюшка, слышишь, склянки бьют. Это «Рюрик», непременно «Рюрик», и где-то поблизости!

На одном дыхании они взбежали на высокий утес, отделяющий их бухту от соседней. Но, к их огорчению, она была затянута еще более густым туманом, из которого до них не доносилось ни единого звука. Тщетно вглядывались они в колыхавшуюся у их ног грязно-серую пелену. Вдруг Маше показалось, что она видит какое-то бледное пятно. Она вытянула руку и, боясь ошибиться, окликнула Митю, который нервно ходил по краю обрыва, без особого успеха вслушиваясь в окружавшую их тишину:

— Смотри, Митя, внизу что-то виднеется, похоже на огонь…

Митя одним прыжком миновал расстояние до Маши, вгляделся и туман и радостно вскрикнул:

— Гафельные огни![56].

Подул свежий ветер и несколько проредил лохмы тумана, и теперь уже более отчетливо они увидели два пятна света: белое — вверху и красное — внизу.

— Гафельные огни! — повторил Митя, но уже более уверенно, обнял Машу и крепко поцеловал ее. — Какое бы судно это ни было, «Рюрик» или нет, но я добьюсь, что нас возьмут на борт уже в ближайшее время.

Он поднял вверх ружье и выстрелил в воздух несколько раз подряд. Прислушался, потом выстрелил еще два раза, и вдруг снизу как будто сказочное чудовище рыкнуло: без сомнения, это выстрелила корабельная пушка. Их услышали!

Митя ухватил Машу за руку, и, не разбирая дороги, они бросились вниз к своей лодке. Но не успели они загрузить свои немудреные пожитки, как из тумана послышалось знакомое, русское, родное: «Навались!» — потом другой раз, третий, и с каждым разом громче, громче…

Маша посмотрела на Митю. Не мигая, с побелевшим от волнения лицом, он всматривался в приближающееся темное пятно, с расплывчатыми фигурами гребцов, ритмично сгибающихся и разгибающихся и такт каждому взмаху весел.

Это были русские матросы с русского корабля. И кораблем этим, бесспорно, мог быть только «Рюрик». Скоро, совсем скоро она увидит Алексея. Сердце Маши сжалось, она представила, с какой горечью глянут на нес его темные глаза, когда он узнает, что она теперь Митина жена…

— Барин, Мария Александровна! — Крупная мужская фигура перемахнула через борт шлюпки, и по пояс в воде человек устремился им навстречу.

— Антон, неужто Антон?! — закричал Митя и бросился навстречу своему слуге, живому, здоровому, одетому, как и остальные матросы, в темную голландку и бушлат с двумя рядами пуговиц. — Жив! Жив, черт ты этакий! — Он, не стесняясь, вытирал слезы и беспрестанно хлопал Антона по плечам, по спине, прижимал к груди.

Маша наконец пришла в себя от неожиданности, завизжала от радости и повисла на шее у Антона, целуя его то в одну, то в другую щеку:

— Господи, Антоша, а Васена как же? Жива?!

— Жива, жива Васена! — Антон по-медвежьи облапил обоих, стиснул в могучих объятиях. — Мы ведь уже неделю на «Рюрике». Алексей Федорович велел корабельному священнику обвенчать нас, так что Васена теперь моя жена, жаль, правда, что вас не дождались маленько! — Антон слегка сконфуженно посмотрел на Машу, потом на Митю. — Боялись мы, ох как боялись, что вы не выплыли. Мы с Васеной оба берега взад-вперед исходили: все вас искали, но не нашли.

Намного ниже вас мы выплыли, что ли? Долго думали, что дальше делать, но возврату нам тоже не было, поэтому решили плот вязать да по Аргуни в Амур спускаться… Вот с божьей помощью, да у Васены золота с собой маненько было, и доплыли. Барон нас увидел, так Глазам своим не поверил.

А потом велел исследования Амура продолжать, пока шуга по реке не пойдет, и тоже очень надеялся, что вы вскорости появитесь. «Не такой человек, — говорит, — князь Гагаринов, чтобы погибнуть!»

Все это быстро, скороговоркой, сообщал им Антон, помогая перетаскивать их груз в шлюпку. Потом взял на руки Машу и тоже перенес в шлюпку. Сидящий на корме мичман весело посмотрел на Митю и произнес:

— Здравия желаю, господин капитан-лейтенант! — и поднес руку к козырьку фуражки.

— Саша? Кондратьев? — изумился Митя. — Неужто ты?

— Ну, меня трудно не узнать, — улыбнулся мичман, — а вот вас только по голосу! — И покачал головой. — Борода у вас шикарная, Дмитрий Владимирович, загляденье, право!

— Ничего, — Митя разгладил бороду, густую, темную, ею он зарос почти но самые глаза, и Маша подумала, что в своем нынешнем обличье он очень похож на разбойничьего атамана. По крайней мере, именно таким она представляла его себе по картинкам в детских книжках.

— Ничего, — повторил Митя, — дайте мне только до бритвы добраться, и уж поверьте, расстанусь я с этим украшением без всякого сожаления!