Точных сведений у нас нет, однако, судя по всему, процесс, который привел этих иммигрантов в земли к западу от Рейна, во многих ключевых аспектах был схож с тем, в результате которого англосаксы поселились в Англии. Северная Галлия отнюдь не входила в число самых богатых римских провинций, однако в целом была экономически более развитой, чем соседние территории к востоку от Рейна, не принадлежащие империи. К тому же политическое господство франков, обеспеченное победами Хлодвига, означало, что на недавно покоренных территориях было куда проще получить землю, чем на родине. Это не говорит о том, что земли к востоку от Рейна были перенаселены – не более чем Нормандия в 1065 году, просто военные победы приносили новые возможности обогащения, и сторонники Хлодвига рассчитывали на свою долю. Учитывая достижения этого короля, ожидания его сторонников, скорее всего, были весьма высоки. И они вполне могли рассчитывать на большее, чем дележ награбленных ценностей, вплоть до получения земельных участков – что произошло в другом государстве – преемнике Римской империи. И такие требования необходимо было удовлетворить[419]. Ведь у королевских сподвижников могли появиться новые предводители, если бы их служба не вознаграждалась должным образом. И распространение богатых захоронений среди новых Reihengräber по всей Северной Галлии, на мой взгляд, является археологически выраженным следствием того, что своих верных соратников Хлодвиг не забывал вознаграждать за службу (как, скорее всего, поступали и его потомки).

Как и в случае с Британией и англосаксами, Северная Галлия начала притягивать живущих близ нее франков плодородными землями и богатством задолго до того, как распад Римской империи позволил им иммигрировать в этот регион. Франки устраивали набеги на приграничные земли близ северного течения Рейна с III века, и порой, при благоприятных политических условиях, целые группы пытались захватить те или иные территории. К примеру, в 350-х годах произошел известный случай – император Юлиан прогнал племена франков, которые, воспользовавшись разразившейся в империи гражданской войной, захватили город Кёльн и часть близлежащих земель. Некоторые из них утверждали, что являются беженцами, на чьи земли напали саксы, поэтому, возможно, у них имелся и дополнительный политический мотив, однако нет ни малейших сомнений в том, что притягивало их сюда прежде всего богатство римской провинции – это ясно по долгой истории набегов и грабежей[420]. Благодаря им успело сформироваться и достаточно надежное информационное поле, которое и запустило миграционный поток – Северная Галлия не являлась terra incognita для франкских мигрантов.

Источники не сообщают нам никаких данных о численности миграционных единиц франков. Степень и стойкость языковых изменений указывают на то, что во многие такие группы входили и женщины, и, предположительно, дети. Если можно рассматривать миграционный процесс как процесс, порождаемый стремлением к политической выгоде, что в широком смысле верно, то эти миграционные группы, скорее всего, состояли из воинов, которых нужно было награждать, и тех, кто от них зависел, – родных, близких и т. д. Однако, как показывают более поздние свидетельства о викингах из Данелага, дело могло обстоять и по-другому, и вместо семей с предводителями, возможно, в новые земли уходило больше воинов. Там целые отряды устраивали поселения, собираясь вокруг своих предводителей; то же самое могло произойти в Галлии при переселении франков. К примеру, законодательные источники указывают на то, что вольноотпущенные оставались в вечной зависимости от того или иного свободного человека, а значит, свободный воин и зависимые от него полусвободные тоже вполне могли переселяться вместе. И это же могло касаться более высокопоставленных лордов и их свободных сторонников (и зависимых от этих сторонников людей).

Языковые острова, скорее всего, появлялись по мере продвижения групп мигрантов. В тех местах, где их становилось больше всего, рано или поздно полностью менялся язык; там, где их было меньше, лингвистическое влияние заметно сейчас только в германских топонимах. В этом случае, однако (чего нельзя сказать об англосаксах), франкская миграция, похоже, началась только после окончательной победы в войне, и, похоже, галло-римский Аврелий Амвросий так и не появился. Следовательно, миграционные группы франков могли быть не столь многочисленными, то есть, опять-таки, четко прослеживается влияние политических структур на миграционный процесс. Параллели с Нормандским завоеванием также наводят на мысль о том, что процесс захвата земель вряд ли находился под полным контролем короля. Книга Судного дня показывает, что за первые двадцать лет после победы в 1066 году было множество случаев незаконного присвоения земель, и вполне возможно, что это сообщение появилось в книге потому, что Вильгельм сам в 1086 году толком не знал, кто из его сторонников владеет какими участками. В общем и целом вторжение франков в Северную Галлию можно рассматривать как форму целеустремленного расселения народа, и каждый пришелец подыскивал себе подходящий, славный участок угодий галло-римских земель в надежде его присвоить[421].

Имеющиеся у нас материалы оставляют много вопросов без ответа, однако доказательства массовой миграции франков (пусть и небольшими группами) бесспорны. И ключевой момент для нашего исследования – тот факт, что прослеживается явная связь между миграцией и установлением нового способа захоронения. С одной стороны, на это указывает связь между наличием богатых могил и распространением этого обычая в определенных местностях. К тому же там, где миграции почти не было, к примеру в землях к югу от Луары, не появлялись и Reihengräber. И в этом случае утверждение, что между Reihengräber и миграцией франков существует взаимосвязь, вовсе не противоречит теории о социальной нестабильности, с помощью которой нередко объясняют этот феномен, – мы скорее ее дополняем. С точки зрения франков (как и с точки зрения англосаксов, да и норманнов в схожих обстоятельствах), тот факт, что целью миграции являлось обогащение, означает, что сопутствовать ей будет социальная нестабильность, как минимум на двух уровнях.

Во-первых, среди франкских последователей Хлодвига и его сыновей царило острое соперничество – за большую долю богатств, получаемых в ходе завоеваний (за которые боролись и соратники Вильгельма после 1066 года). И это всем осложняло жизнь – отсюда, возможно, и стремление похвастать своим новым богатством, закопав немалую его часть вместе с усопшим, подражая обычаям, бывшим в ходу в империи Аттилы. И в то же время для местного населения этот процесс также не означал ничего хорошего – в их землях обосновалась новая, чуждая элита, включив их в состав своего королевства, навязав им новые правила, основанные на незнакомой до тех пор концепции трехуровневого социального устройства и правах и обязанностях, соответствующих каждому из этих слоев. Следовательно, местному населению в условиях перетасовки и добавления новых карт в имеющуюся социальную колоду (которые последовали за победой франков) необходимо было так или иначе удержаться на плаву. Для этого нужно было подстраиваться под того или иного члена франкской элиты, если таковой поселялся в непосредственной близости (следы этого процесса, возможно, мы и наблюдаем во Френувиле), или же договориться о признании собственного высокого статуса новыми франкскими правителями. Оба этих варианта не могли быть легкими, и нестабильность – причем весьма и весьма острая – должна была сопровождаться принятием культурных и иных норм, практикуемых франками, хвастающимися завоеванным богатством.