И подвиги прехрабры триумфом прославляем.

Приветствие сопровождалось такой же пальбой из пушек, как и приветствие адмиралу. За Шеиным и свитой двигался начальник артиллерии стольник Иван Никифоров Вельяминов-Зернов, далее солдаты с карабинами волокли по земле 16 турецких взятых в Азове знамен, а за знаменами вели связанного платками по рукам пленного татарина Аталыка. За пустой коляской и шестью оседланными лошадьми ехал генерал А. М. Головин со своими завоеводчиками; за ними — Преображенский полк, вооруженный копьями и мушкетами. За Преображенским полком везли в телеге на четырех лошадях изменника Якушку. На телеге сделан был тесовый помост, на нем виселица и две плахи, а в плахи «воткнуто по обе стороны два топора, два ножа повешены, два хомута, десять плетей, двое клещей, два ремня. А Якушка в турецком платье, голова в чалме обвита по-турецки, руки и около поясницы окован цепями, на шее петля», на груди доска с надписью: «Злодей»; на перекладине виселицы надпись: «Переменою четырех вер Богу и изменою возбуждает ненависть турок, христианам злодей». Над головой висело изображение полумесяца и звезды с надписью: «Ущерб луны». У плах на помосте стояли два заплечных мастера из Стрелецкого приказа. Везли Якушку мимо триумфальных ворот, как замечает современное описание процессии, «для того, что он за многое свое воровство и измену в триумфальные ворота везть недостоин».

Этот номер процессии рассчитан был на грубые чувства толпы, и вообще в столь бережном провозе Якушки на громадное расстояние от Азова до Москвы, о чем вели речь царь с адмиралом, как и в этом включении изменника в процессию, видно жестокое удовольствие от предвкушения его мук и казни, свидетельствующее о грубых нравах организаторов процессии. За телегой изменника шел Семеновский полк во главе с полковником Чамберсом; далее цесарские и бранденбургские инженеры, Франц Тиммерман с корабельными мастерами и плотниками, стрелецкие полки корпуса Головина полковников Озерова, Воронцова, Mapтемьяна Сухарева, Бутурлина. Последнее отделение процессии составляли полки корпуса Гордона. Впереди, предшествуемый своей конюшней, шел пешком сам генерал, при нем несли его значок, затем шли солдаты «в турецком белом платье, головы повиты платками турецкими», за генералом — его Бутырский полк, затем стрелецкие полки: Стремянной Конищева, Елчанинова, Кривцова, Протопопова и Михаила Сухарева. По сторонам улиц, где двигалась процессия, были выстроены стрельцы, которые отдавали честь высшим военным чинам, производя стрельбу из ружей. «Шествие, — говорит Лефорт в своем письме за границу с описанием процессии, — продолжалось с утра до вечера, и никогда Москва не видала такой великолепной церемонии»[611]. От триумфальных ворот процессия направлялась через мост, вступала в Белый город через Всесвятские, а в Кремль через Троицкие (Предтеченские) ворота. Из Кремля полки распускались по домам. Вечер Петр провел у Лефорта вместе с офицерами морского каравана[612]. Большие торжества были отложены ввиду болезни Лефорта. День закончился некоторым столкновением между царем и главнокомандующим. Главнокомандующий забрал к себе в дом пленного татарина Аталыка и отобранные у турок знамена. Вечером, рассказывает Гордон, царь прислал за знаменами, требуя их к себе. Шеин отказался их выдать. Царь присылал второй раз, но также безрезультатно, и только на третий раз, получив строгое внушение, Шеин согласился их выдать[613].

XLII. Мысль о заграничном путешествии

В предыдущем, 1695 г. после неудачной попытки овладеть Азовом или, как сам Петр выразился, «от невзятия Азова», он возвращался в Москву с отчетливым сознанием причин неудачи и с планами действий для ближайшего будущего, с решением обзавестись флотом, без которого нельзя было взять Азова, с решением, которое с необычайной энергией и было приведено в исполнение зимой 1695/96 г. Точно так же и в 1696 г., на этот раз после счастливого взятия Азова, Петр возвращался в Москву с новыми планами, которые затем стали с той же энергией исполняться. Две идеи его теперь захватили: постройка большого военного флота для Азовского моря и поездка за границу. Подготовка к осуществлению этих идей становится главным предметом его деятельности в последние три месяца 1696 г.

Что мысль о большом флоте созрела уже под Азовом, на это указывает предпринятое в последних числах июля плавание к Таганрогу для выбора гавани, удобной для будущего флота. Со своей стороны решение завести большой флот влекло за собой ряд последствий. Для постройки надо было вновь выписывать из-за границы знающих мастеров и плотников; свои этого дела не знали, своих мастеров не было. Приходилось обращаться с просьбами в чужие государства. Как раз в грамоте от 11 июля 1696 г. к венецианскому дожу московское правительство, извещая его о ходе военных действий под Азовом, просило дожа прислать в Москву «тринадцать человек добрых судовых мастеров, которые б умели делать и строить всякие морские воинские суды», обещая этим мастерам милостивое жалованье, государское призрение и свободный отпуск в случае их желания воротиться восвояси[614]. Не всегда эти просьбы исполнялись: выписка иностранцев сопряжена была с затруднениями и промедлениями. Являлась поэтому мысль не только прибегать в кораблестроении к выписке иноземцев в Россию, а послать своих русских людей за границу для приобретения тех знаний, которые приносились иноземцами, в страны, славившиеся своими флотами: в Венецию, Голландию. Для большого флота потребуются также сведущие морские офицеры; импровизированные моряки 1696 г. из преображенцев и семеновцев, из которых был набран экипаж для галерного флота, едва ли всегда стояли на высоте выпавшей на их долю новой задачи. За границей можно было пройти специальную морскую подготовку. Но Петр сам был страстный моряк и кораблестроитель. В последнем Азовском походе он был капитаном, командовавшим галерой, и командиром, командовавшим отрядом галер, и, вероятно, на опыте убедился в недостатке своих сведений для этих обязанностей и чувствовал потребность поучиться морскому делу. Но если он при виде других людей, работающих над постройкой корабля, не мог оставаться спокойным и рука его инстинктивно хваталась за топор, то мог ли он оставаться равнодушным, когда другие, его сверстники, поедут учиться навигации и кораблестроительному искусству и, возвратясь, будут знать и уметь в страстно любимых им делах более, чем он? Мог ли он, такой старательный и прилежный работник, такой охочий к ученью, оставаться позади других в этом соревновании? И вот явилась мысль самому ехать в чужие страны учиться морскому делу. Так, по крайней мере, объясняет нам зарождение мысли о заграничной поездке сам Петр в составленном под его редакцией и при его непосредственном авторском участии много лет спустя предисловии к Морскому регламенту, и это объяснение дышит искренностью и правдой. «Всю мысль свою, — писал в нем Петр, — уклонил