так жить?! Я разорву этот круг ненависти. Навсегда, — закончил Кейл Ресс, самоуверенный донельзя и спокойный, словно это было неизбежно.

— Да, без Игр пропадёт ненависть, которую они вызывают, — согласился я уклончиво, — но ведь люди-то не перестанут быть людьми! Другие поводы для взаимной неприязни никуда не денутся! Войны продолжатся, только теперь в них будут гибнуть по-настоящему.

К моему удивлению, когда я это озвучил, Кейл кивнул с видом человека, который задумывался над этим и не раз.

— Поэтому просто завершить Игры навсегда неплохо, но недостаточно. Необходимо показать людям черту, за которую нельзя переступать. Черту, нарисованную кровью. Смерть на Играх — чрезвычайно редкое происшествие. И каждый раз это огромная трагедия. А теперь представьте что будет, если погибнет не один человек, не два, а гораздо больше. У кого появится желание повторить такое вновь? — Свою фразу Кейл завершил испугавшей меня до дрожи фразой: — Это будет война, которая положит конец всем войнам.

— Но ведь погибнут люди, взаправду погибнут!

— Да, к сожалению, — слишком уж спокойно согласился Ресс. — Вам ли не знать, что такова цена победы? Только в отличие от мнимых достижений Рейланда Рора, моя будет окончательной.

Не сдержавшись, я схватился за голову. Такая наивность откровенно злила. Впрочем, наивность ли? Для Кейла война — это Игры, а Игры — это война. Слова-синонимы. Мне сразу вспомнилась та испугавшая меня поначалу решимость, с которой Рейланд готовился к ним. Только позже я понял, что для нас эти слова попросту означали разное.

Ближайшим земным термином, который максимально отражал суть происходящего, можно назвать чемпионат мира по футболу или иное спортивное состязание. Там тоже хватает ненависти, соперничества, грязных трюков и прочего, но никому в здравом уме не придёт в голову бороться с этим подобно Кейлу. Хотя бы потому, что есть куда более худшие варианты выяснения кто лучше.

Но Ресс то этого толком не знает! Риверкросс и Тофхельм не воевали «по-настоящему» уже несколько тысяч лет. Не только между собой, но с кем бы то ни было. Для него эти события так же далеки, как для меня какие-нибудь гладиаторские бои насмерть.

Если бы мне вдруг ударила в голову мысль бороться против спортивных состязаний, я бы в жизни не предположил, что, отказавшись от водного поло, люди отстроят Колизей и пойдут убивать друг друга на потеху публике. А ведь в случае с Играми ситуация будет куда как плачевнее.

— Вы ничего не поняли, да? — словно уже зная мой ответ, спросил Ресс.

— Ошибаетесь, — я отрицательно покачал головой. — Всё прекрасно понятно, к сожалению.

— Разве вечный мир — это плохо?

— Именно в этом вы и ошибаетесь. Не будет мира, Кейл. Думаете, исчезновение Игр и гибель кучи народа кого-то остановит от насилия?

В этом Ресс похоже не сомневался и ответил едва ли не мгновенно:

— Конечно! Разве может быть иначе?

— Любая пролитая кровь всегда требует отмщения. Люди начнут задавать вопросы, из-за чего погибло столько их родственников и друзей, будут выяснять детали, — в дальнейшем я почти не сомневался. — Как думаете, что они обнаружат? Вас! Солдата сразу двух армий, устроившего резню! Вы не успеете отойти от Саума, а внизу уже будет кипеть настоящая война. А она, поверьте моему опыту, дрянная штука. Игры по сравнению с ней — сущий пустяк.

Ресс открыл рот, желая мне возразить, но, кажется, не мог подобрать слов, кроме слепого отрицания:

— Вы не правы! Вы не можете быть правы!

— Увы, могу. Вы сами знаете, что я не из этого мира. Как, по-вашему, у меня дома есть Игры? Нет! А вечный мир? Зато там был конфликт, который солдаты тоже назвали «войной, которая положит конец всем войнам». Только она не была ни первой, ни последней. Погибли миллионы и ещё больше людей остались инвалидами, лишились домов, семей, родины.

— Вздор! Ужасы остановят… — начал Кейл, но я не дал ему договорить.

— Ужасы не имеют значения. Всё притупится. Даже если конфликт не возникнет сразу же, а это маловероятно, то неизбежно между Тофхельмом и Риверкроссом возникнут такие противоречия, которые можно будет решить только на поле боя.

Мне показалось, что я сумел до него достучаться, но лишь на миг.

— Вы были на ней? На той войне с миллионами жертв?

— Нет, но… — Моя честность всё погубила.

— Значит, вы ничего не знаете, — уверенно заявил Ресс. — Прочитали в книжках и теперь примеряете ко всему вокруг. Наши миры очевидно слишком разные. Ваш определённо построен на жестокости и злобе, а этот — нет.

— Люди везде одинаковы!

Такой аргумент Ресса не убедил.

— Возможно, однако кто говорит, что если в вашем мире они настолько глупы, чтобы убивать друг друга раз за разом, то здесь будет так же?

Я не знал, что на это ответить, у меня попросту закончились аргументы, а брошюры «почему война — это плохо», к сожалению, с собой не было. Хотя, судя по уверенности Кейла в собственных выводах, не факт, что её бы здесь хватило.

Размышляя над тем, как вообще можно убедить человека, который не хотел слушать никакие доводы, мне пришла в голову мысль о том, откуда это всё вообще взялось в голове у Кейла.

Родись он на Земле, я бы нисколько не сомневался в источнике вдохновения у подобного пацифизма. С моей точки зрения, Кейл вообще был самым невезучим пацифистом во вселенной: ему не повезло родиться именно в том мире, где его старания и мечты могли принести исключительно вред.

«Возможно, узнав это, я смогу отыскать способ убедить Ресса отказаться от своих планов? Главное, чтобы он вообще ответил».

— Как вы вообще пришли к подобным идеям?

Как и ожидалось, ответа не последовало. Кейл молча вернулся к починке сапога.

— Неужели это из-за Рейонда?

— Теперь всюду будете его приплетать? Нет, не из-за него.

Судя по реакции, вопрос попал в цель. В тоне Ресса ничего не говорило об этом, но я всё равно понял, что сказанное — неправда. Или во всяком случае не вся правда. Эти два события не могли быть не связаны между собой.

Кейл обратился взглядом куда-то вдаль, в далёкое прошлое, и нехотя принялся рассказывать:

— Мои первые Игры. Всё такое непонятное и загадочное. Я подошёл к ним очень ответственно, со всем возможным старанием. Это заметили. Мне удалось попасть не просто в какой-то тыловой гарнизон, как это часто бывает, а к самому Анри Галлену. Его уже тогда называли непобедимым командующим.

В памяти Рора этот Галлен представал довольно мерзкой персоной. С точки зрения Рейланда, это был лишённый чести негодяй, который ради наград