Это фундаментальное противостояние человеческой природе в той или иной мере поощряется всеми мировыми религиями. В Нагорной проповеди Иисус говорит: «Не собирайте себе сокровищ на земле» и «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться»[717]. В индуистских священных писаниях, как и в буддистских текстах, много внимания уделяется необходимости отказа от удовольствий. Духовно зрелый человек – тот, кто «отказывается от желаний», кто «потерял желание радостей», кто «подобно черепахе, втягивающей свои члены со всех сторон, отдергивает свои чувства от объектов желаний»[718]. В Бхагавадгите идеальный человек описывается как человек необыкновенной дисциплины, не переживающий о плодах своих действий и равнодушный к хуле и похвале. Этот образ вдохновил Ганди продолжать работу без «надежды на успех или страха перед неудачей».

Нет ничего удивительного в том, что между индуизмом и буддизмом много общего. Будда по рождению был индуистом, но он развил идею чувственного безразличия дальше, доведя ее до суровой максимы «жизнь – есть страдание», которую и поместил в центр своей философии. Если вы смиритесь с неизбежными страданиями и последуете учению Будды, то, как ни странно, обретете счастье.

Во всех этих нападках на чувства есть великая мудрость: удовольствие не только вызывает зависимость, оно еще и быстро кончается. И когда это происходит, взбудораженный мозг требует продолжения. Когда мы уверяем себя, что еще одна ставка, еще одна измена, еще одна ступень карьеры – и мы насытимся, мы врем сами себе, причем делаем это неосознанно: мы запрограммированы верить в то, что достижение следующей цели принесет нам счастье, а счастье запрограммировано так, чтобы испаряться вскоре после того, как мы его достигнем. Естественный отбор манит нас обещаниями, но никогда их не выполняет. Как сказано в Библии: «Все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается»[719]. Так мы и проживаем всю жизнь, даже не приблизившись к цели.

Мудрецы советуют выйти из игры, но это, ни много ни мало, подстрекательство к бунту, восстанию против Творца! Удовольствия – кнут, который естественный отбор использует, чтобы управлять нами, чтобы держать нас в плену своей искаженной системы ценностей. Воспитание безразличия к удовольствиям – один из возможных путей к освобождению. И хотя очень немногие могут похвастаться заметными успехами на данном пути, все же распространенность этого совета свидетельствует о том, что продвинуться по нему можно.

Правда, есть и другое, более циничное объяснение. Чтобы примирить бедняков с их тяжелым положением, достаточно убедить их, что в материальных удовольствиях нет ничего хорошего. Увещевания в пользу отречения от страстей могут быть просто инструментом социального контроля и даже притеснения. Взять хотя бы обещание Иисуса, что в загробной жизни «будут первые последними и последние первыми»[720]. Звучит как вербовка: он обещает дать им то, о чем они мечтают, и отбирает то единственное, что у них есть, – право бороться за мирской успех. Вот уж воистину опиум для народа.

Возможно, так оно и есть. Однако не стоит забывать, что удовольствия мимолетны, постоянное стремление к ним – ненадежный источник счастья (что отмечали и Сэмюэль Смайлс, и Джон Стюарт Милль). Правда, понять нам это очень непросто, но тут приходит на помощь новая эволюционная парадигма.

В древних священных писаниях разбросаны намеки на то, что погоня за удовольствиями, богатством, славой зиждется на самообмане. Бхагавадгита учит, что люди, «увлеченные удовольствиями и властью», «лишены понимания». Жаждать награды – все равно что жить в «джунглях иллюзий»[721]. Будда говорил, что «лучшее из достоинств – бесстрастность, лучший из людей – тот, кто имеет глаза, чтобы видеть»[722]. В Екклезиасте написано: «Лучше видеть глазами, нежели бродить душою»[723].

Некоторые из упомянутых высказываний, если рассматривать их в контексте, весьма неоднозначны, однако все они точно подчеркивают свойственную человеку нравственную предвзятость в свою пользу. Иисус говорил: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» и «Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего»[724].

Будда излагает ту же идею проще: «Ошибку другого заметить легко, свою же почувствовать трудно»[725]. Он видел, что много заблуждений произрастает из человеческого стремления к превосходству. Предостерегая своих последователей от догматических перебранок, он сказал: «В суждениях о видимом и слышимом, о добродетелях и делах благочестия, о мыслях и учениях других людей, – они, смотря на других с презрением и будто обрадовавшись тому решению, упрямо установились на своем понимании, говоря: «Наши противники – все глупцы и невежды»[726].

Компенсировать подобную предвзятость можно братской любовью. По природе своей мы не склонны проявлять милосердие к тем, кто не входит в круг наших родных и близких. Не будь у нас этой подлой склонности, два тысячелетия назад не пришлось бы выдумывать новую религию специально для того, чтобы ее искоренить.

Отказ от чувственных удовольствий также связан с братской любовью. Поступать великодушно и участливо крайне сложно, если не прекратить тешить свое эго. В общем, некоторые религиозные догмы можно с уверенностью назвать последовательной программой по извлечению выгоды из взаимодействий с ненулевой суммой.

Теории братской любви

Остается вопрос: с чего все началось? Почему идея братской любви так хорошо прижилась? Оставим пока в стороне тот факт, что на практике она редко реализуется, и что даже самым преданным ее адептам лишь отчасти удается укротить собственное себялюбие, и что институционализированные религии часто попирали эту идею. Нас сейчас интересует лишь, почему она прижилась у нашего вида. В свете дарвинистской теории в идее братской любви все кажется парадоксальным, кроме, пожалуй, риторической силы самого термина, но одним этим живучесть идеи не объяснить.

Существует несколько правдоподобных версий: от крайне циничных до умеренно подбадривающих. К числу последних относится теория философа Питера Сингера. В своей книге «Расширяющийся круг» он задается вопросом, как человеческое сострадание переросло естественные границы, как мы научились сочувствовать не только родственникам и друзьям или членам общества. Сингер обращает внимание на то, что природа человека и структура социальной жизни давно выработали у нас привычку оправдывать свои действия объективными причинами. Требуя от других уважать наши интересы, мы обычно говорим, что просим не больше, чем получил бы любой другой на нашем месте. Сингер полагает, что стоит этой привычке выработаться (в том числе под воздействием реципрокного альтруизма), как включается «автономная аргументация». «Идея объективной защиты своего поведения» выросла из личного интереса, «но в мыслях разумного человека она обретает собственную логику, которая приводит к расширению границ».