На сегодняшний день расширение это достигло впечатляющих масштабов. Сингер рассказывает, как Платон убеждал своих сограждан-афинян принять правило, которое на тот момент было великим моральным достижением: «Он считал, что греки не должны в ходе войны порабощать других греков, разорять их земли или разрушать дома; так можно поступать только с представителями других наций»[727]. Расширение границ морали до границ этнического государства давно стало нормой. Сингер высказал надежду, что рано или поздно оно охватит всю планету: смерть от голода в Африке будет казаться американцам столь же возмутительной, как если бы она случилась у них. Логика приведет нас к великой религиозной идее о фундаментальном моральном равенстве. И наше сострадание, как и положено, равномерно распространится на все человечество. Дарвин разделял подобные надежды. Он написал в «Происхождении человека»: «Когда человек подвигается вперед по пути цивилизации и небольшие племена соединяются в большие общества, простой здравый смысл говорит всякому, что он должен распространять свои общественные инстинкты и симпатии на всех членов того же народа, хотя бы они лично и не были ему знакомы»[728].

Сингер считает наши гены исключительно прозорливыми – они давно научились скрывать вульгарный эгоизм за высоким языком этики, используя его для оправдания моральных импульсов, созданных естественным отбором. Теперь пришло время расплаты: тот же язык, подкрепленный стройной логикой, побуждает нас к самоотверженному поведению. Естественный отбор создал холодный рассудок и жаркие моральные импульсы, чтобы заставить нас преследовать собственные интересы, но неожиданным образом их сочетание привело к прямо противоположному результату.

С подбадривающей версией разобрались, переходим к циничной. Она была кратко изложена в начале данной главы: жажда власти проповедников. Десять заповедей, запрещающих ложь, кражи и убийства, сделали паству Моисея более управляемой. А предупреждения Будды о догматических ссорах не давали расколоть основу его власти.

В поддержку циничной версии говорит тот факт, что всеобщая любовь, проповедуемая в разных священных текстах, по сути, таковой не является. Ода самоотверженности в Бхагавадгите включена в несколько иронический контекст: бог Кришна призывает воина Арджуну к самодисциплине, дабы тот эффективнее громил вражескую армию, в которой наверняка имелись члены его рода[729]. В Послании к Галатам Павел сначала всячески восхваляет любовь, мир, доброту и вежливость, а затем заключает: «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере»[730]. Даже Иисус на самом деле проповедовал не всеобщую любовь: его наказ возлюбить «врага» относился только к врагам- евреям[731].

В этом свете «расширяющийся круг» Сингера кажется уже расширением не столько моральной логики, сколько сферы политического влияния. Религия эволюционировала вместе с социумом: от групп охотников-собирателей до племен, городов-государств, этнических государств. Каждый раз, чтобы выйти на новый уровень (а проповедники не упускали возможность расширить границы своей власти), приходилось проповедовать все большую толерантность. Призывы к братской любви в чем-то подобны корыстным призывам политического деятеля к патриотизму. Фактически призывы к патриотизму и есть призывы к братской любви в национальном масштабе[732].

Существует и третья версия, не столь циничная, но и не столь подбадривающая. Да, Десять заповедей, вероятно, сделали паству Моисея более управляемой, однако не исключено, что это было ей только на руку, ведь взаимное ограничение и уважение приносят выгоду при взаимодействиях с ненулевой суммой. Другими словами, религиозные лидеры, пусть и корыстные, не просто навязали свои интересы массам, они нашли пересечение собственных интересов с интересами масс. По мере роста масштабов социально-экономической организации росла и ненулевая сумма, и людям приходилось вести себя хотя бы с минимальной порядочностью по отношению ко все большему числу людей. А религиозные лидеры с удовольствием наблюдали, как растет их власть.

Однако изменения коснулись не только размера социальной организации, но и ее характера. Наши нравственные чувства формировались в средах, отличных от современной: в деревнях охотников-собирателей и в других ранних обществах, очертания которых теряются в тумане истории; единственное, что можно про них с уверенностью сказать: там не было разветвленной судебной системы и организованных полицейских сил. Мощь карательного импульса демонстрирует, что в былые времена можно было полагаться только на себя, никто больше не стал бы отстаивать ваши интересы.

В определенный момент ситуация начала меняться, и значимость этих импульсов стала падать. Сегодня мы в большинстве своем тратим неоправданно много времени и сил, потворствуя своему чувству негодования: ругаемся на лихачей на дорогах; тратим целый день на оформление кражи, даже если в кошельке была мелочь и поимка вора не защитит нас от неприятностей в будущем; нервничаем из-за успехов конкурентов на работе, хотя отомстить не можем и своим недовольным видом только портим отношения.

Трудно сказать, в какой момент человеческой истории те или иные моральные устои начали устаревать. Однако стоит обдумать догадку Дональда Кэмпбелла о том, что религии древних городских цивилизаций, «независимо возникшие в Китае, Индии, Месопотамии, Египте, Мексике и Перу», породили знакомые элементы современных религий: обуздание «множества аспектов человеческой природы», включая «эгоизм, гордыню, алчность… корыстолюбие… похоть, гнев».

Кэмпбелл полагает, что эти ограничения были необходимы для «оптимальной социальной координации»[733]. Только вот оптимальной для кого – для правителя или для народа, он не уточняет. Мы удовольствуемся тем, что данные два вектора, несмотря на имеющиеся разногласия, не исключают друг друга.

Более того, рассматриваемая «социальная координация» может выходить за рамки любой отдельной нации. Сейчас народы мира более взаимозависимы, чем когда-либо. Это очевидно. Материальный прогресс углубил экономическую интеграцию, и противостоять угрозам, порожденным новейшими технологиями (загрязнение окружающей среды, распространение ядерного оружия), человечество может только сообща. Время, когда политическим лидерам было выгодно разжигать нетерпимость и фанатизм своего народа, безвозвратно проходит.

В индуистских священных писаниях говорится, что единая мировая душа живет в каждом существе, мудрый человек «видит себя во всех и всех в себе»[734]. Это очень глубокая метафора великой философской истины – равной святости (читай: утилитарной ценности) каждого носителя сознания. И практические правила, основанные на ней – не вреди другим, чтобы «не навредить самому себе»[735], – оказались провидческими. Древние мудрецы указали, пусть двусмысленно и эгоистично, на истину, которая оказалась не просто действенной и ценной, но и способной увеличить свою ценность в ходе исторического процесса.