Она сделала большой глоток и встала, держа бокал обеими руками и пристально всматриваясь в собеседника жестким взглядом.

– Что же ты, боишься сам протянуть руку за короной? Неужели моя мощь кажется тебе безграничной? Ты трепещешь? Не в силах подождать еще несколько лет, когда сможешь силой вырвать у меня трон?

Вдруг она подалась вперед.

– А все потому, что ты выслуживаешься из-за короны сейчас, но слишком меня боишься! Тебе страшно, и ты не можешь сдвинуться с места!

Тутмос стремительно вскочил, уронив свой бокал, и красное вино расплескалось по полу. В два прыжка он был уже рядом с ней.

– Корона тут ни при чем! – зарычал юноша, оскалившись. – Если бы она была мне нужна, я бы взял ее уже завтра!

– Ты лжешь, – спокойно ответила она. – Ты еще не готов к такому и сам знаешь об этом! Зачем ты пришел сюда, Тутмос? Чего ты хочешь?

Он выхватил из ее рук пустой бокал и швырнул его в угол. Схватил Хатшепсут за обе руки и с силой завел их ей за спину, притянув женщину к себе.

– Тебя, – бросил он грубо. – Я хочу тебя, гордый фараон.

И он стремительно нагнулся к ее рту, но она резко отвернула голову. Он отпустил одну ее руку и яростно вцепился пальцами ей в волосы, поворачивая ее лицом к себе.

– Посмотри на меня, Хатшепсу, – завопил он. – Я мужчина, а твой любовник далеко. Я не буду больше терпеть твои поддразнивания и издевательства. Я возьму тебя, и ты не пискнешь, потому что, если ты позовешь на помощь, я сломаю тебе руку, как гнилую тростинку, раньше чем прибежит стража.

Он рванул ее к себе, и она громко вскрикнула. Он впился губами в ее рот и навалился на нее так, что ей показалось, будто ее спина вот-вот переломится.

Внезапно Хатшепсут почувствовала вкус крови – своей или его, она не знала. Бешеная ярость вспыхнула в ней, и свободной рукой она вцепилась ему в лицо, расцарапала щеку и едва не разодрала нос, но тут он ослабил хватку. Она молниеносно впилась зубами ему в плечо, и он отшвырнул ее, завопив от боли. Метнувшись к алтарю, она схватила высокую медную подставку для кадильницы и угрожающе замахнулась. Потом пальцами одной руки осторожно провела по губам – на них осталась кровь.

– Бешеная сука! – выдохнул Тутмос, растирая укушенное плечо и уже готовясь кинуться на нее опять.

Подставка, зажатая в обеих руках, со свистом рассекла воздух у нее над головой.

– Тронешь меня еще раз, и я вышибу твои дурные мозги! – завопила Хатшепсут. – Не подходи! Сопляк трусливый, нападать на меня, когда я без оружия! Теперь я вижу, что у тебя на уме! Но не надейся, таким грубым соблазнением тебе трон не завоевать, щенок!

Трясясь от ярости и изнеможения, они с ненавистью смотрели друг на друга через комнату. Наконец он схватил кувшин вина, поднес его к губам и пил до тех пор, пока тот не опустел. Потом медленно вытер ладонью рот, опустил руки вдоль тела и снова поглядел на нее. Она стояла, положив подставку на плечо, и пристально следила за каждым его движением.

– Прости меня, – сказал он скованно. – Не знаю, что на меня нашло. Но ты ошибаешься, если думаешь, будто таким способом я хочу завоевать трон. Когда сегодня вечером я вошел в твою комнату, у меня и в мыслях не было брать тебя силой; я хотел просто предложить тебе выйти за меня замуж.

– Просто? – Она с трудом перевела дух. – Что это за слово такое?

– Я люблю тебя, – сказал он, отводя глаза. – Я ненавижу тебя больше всех на свете и люблю больше всех на свете. Но, по-моему, начиная с сегодняшнего вечера я перестану тебя любить и буду только ненавидеть. Ты – западня, глубокая и коварная, в чем, к несчастью для себя, убедился мой отец.

– Ты сам не знаешь, что говоришь. Мы с твоим отцом по-своему любили друг друга, и он был счастлив. Он огорчился бы, если бы увидел тебя сейчас, с окровавленным ртом и похотливым безумием в глазах. Ты говоришь о любви, а сам ничего о ней не знаешь. В семнадцать лет любовь – это пламя, пожирающее тело, но сердце остается наглухо запертым. Поэтому я прощаю тебя, хотя ты прикоснулся ко мне со злым умыслом. Поэтому я не брошу тебя в темницу. Любишь, говоришь? А что ты знаешь о моих мыслях, мечтах, планах на будущее? Уходи! Ты всего лишь еще один бешеный Тутмосид.

Ухмылка медленно расплылась по его лицу.

– И все же, бьюсь об заклад, возлечь с тобой, должно быть, сладко.

– Этого ты никогда не узнаешь. Даже если бы мне пришла блажь пустить тебя в свою постель, я никогда, слышишь, никогда не отдала бы тебе мое царство. Скорее я вышла бы замуж за Сенмута, ибо он человек бывалый, умный и хитрый. Скорее я отдала бы двойной венец ему.

Она опустила подставку и повернулась, чтобы вернуть ее на место подле Амона.

– У меня еще могут быть дети, Тутмос. Может, мне действительно выйти за Сенмута и даровать Египту наследника?

У Тутмоса перехватило дыхание, так что он едва не задохнулся. По выражению ее лица невозможно было сказать, шутит она или говорит всерьез.

– Неужели ты так сильно ненавидишь меня, Хатшепсу? – спросил он тихо.

Она подошла к юноше, положила руки ему на плечи, нежно потрепала его.

– Я совсем не ненавижу тебя. Сколько раз мне еще это повторять, прежде чем кто-нибудь услышит? Ты своими дикими выходками и угрозами сам навлекаешь на себя мой гнев. Разве я не обещала тебе, что в один прекрасный день ты получишь Египет?

– Да, после твоей смерти!

– А если бы твой отец был жив, разве ты стал бы интриговать против него или замышлять, как бы отнять у него божественность?

– Нет, конечно. Он был бы законным правителем.

– Я тоже законный правитель, ибо я и есть закон. Если… Если и ты в свою очередь станешь фараоном, то быстро поймешь, что это значит. Власть – это не вседозволенность. Это доверие.

– Говорить красиво ты умеешь! Язык у тебя как шелк, тетушка-мачеха. Ну что же, получил взбучку – пора и восвояси.

Хатшепсут вдруг обняла его, и, прежде чем они расстались, он на мгновение прижался к ней.

– Как жаль, что мы враги, – печально сказала она.

Ошеломленный и пристыженный, Тутмос неловко поклонился и поспешно вышел, не глядя на нее. Она проводила его взглядом до двери и повернулась к ней спиной, облегченно выдохнув. Губы саднило, мышцы спины болели. Женщина умыла лицо и позвала Нофрет, чувствуя, как сожаление и новый страх подкрадываются к ней в тишине. Она знала, что никогда больше Тутмос не заговорит с ней о любви, доверии или родственных чувствах. Отныне и всегда ей придется опасливо озираться днем и удваивать стражу у своих дверей ночью. Когда Нофрет пришла, Хатшепсут забралась на свое ложе и потянулась за шкурой, которую подарил ей Сенмут. Еще долго после того, как загорелся ее ночник, а остальные лампы погасли, она лежала, прижимая шкуру к себе, и слезы медленно стекали по ее щекам.