Сэмми потом месяцами таскал в бумажнике карточку, прилагавшуюся к пакету документов о продаже; на карточке значилось только:

(Все улицы в районе собирались назвать в честь выдающихся ученых и изобретателей.)

Гордость давным-давно улетучилась. Сэмми уже почти не обращал внимания на свой «кейп-код», модель номер два, она же «пенобскот», с эркерами и вдовьей площадкой размером с поле для мини-гольфа. К дому он применял тот же подход, что к жене, к работе и к личной жизни. Всё – вопрос привычки. Ритмы пригородного поезда, учебный год, издательские планы, летние отпуска и размеренный календарь настроений супруги выработали в нем резистентность к очарованию и мучению его жизни. Только отношения с Томми, хотя недавно и подернулись легким инеем иронии и отстраненности, оставались непредсказуемыми – живыми. Они густо бурлили сожалением и удовольствием. Если удавалось урвать совместный час – планировать вселенную в отрывном блокноте или играть в «Бейсбол: Все звезды» Итана Аллена, – для Сэмми этот час неизменно оказывался самым счастливым за неделю.

В кухне он с удивлением узрел Розу – та сидела за столом с чашкой кипятка. По воде плавало каноэ лимонного ломтика.

– Что происходит? – спросил Сэмми, наливая воду в эмалированный кофейник. – Все вскочили.

– Ой, я всю ночь не спала, – бодро ответствовала Роза.

– Даже не задремала?

– Насколько я помню, нет. Мозг вскипал.

– Получилось что-нибудь?

Розе через два дня предстояло сдать центральный стрип для «Поцелуй-комикса». Она была на втором месте в списке иллюстраторов для женщин (надо отдать должное и Бобу Пауэллу), но всегда ужасно канителилась. Сэмми давно бросил читать ей нотации насчет трудовой этики. Он был ей боссом лишь формально – этот вопрос они уладили много лет назад, когда Роза только пришла на него работать, в ходе годичной серии стычек. Теперь они выступали плюс-минус комплектом. Тот, кто нанимал Сэмми редактировать свой ассортимент комиксов, понимал, что вдобавок получит и ценные услуги Розы Саксон (таков был ее псевдоним).

– Есть кое-какие идеи, – сдержанно ответила она.

Все Розины идеи поначалу казались плохими; она выуживала их из бессвязной мешанины своих снов, сенсационных газетных заметок и того-сего из женских журналов, а объяснять не умела совсем. Завораживало, как они появлялись на свет под щекоткой и садовой стрижкой ее карандаша и кисти.

– Что-то про атомную бомбу?

– А ты откуда знаешь?

– Так вышло, что ночью, пока ты разговаривала вслух, я был в спальне, – ответил он. – Пытался спать как дурак.

– Извини.

Сэмми разбил в миску полдюжины яиц, плеснул молока, вытряс перца и соли. Ополоснул одну яичную скорлупу и бросил в кофейник на плите. Затем вылил яйца в пенящееся масло на сковородке. Болтунья – единственное блюдо в его репертуаре, зато удавалось ему блестяще. Не надо ее трогать – вот, как выяснилось, в чем секрет. Обычно люди стоят и ее ворочают; на деле надо поставить ее на минуту-другую на малый огонь, а трогать раз шесть, не больше. Иногда для разнообразия Сэмми кидал туда резаную жареную салями: Томми так больше любил.

– Он опять надевал повязку, – сказал Сэмми, как будто в этом нет ничего такого. – Я видел, как он ее примерял.

– Ой мамочки.

– Поклялся мне, что ничего такого делать не собирается.

– И ты поверил?

– Пожалуй. Пожалуй, решил поверить. А где салями?

– Я вставила в список. Сегодня съезжу в магазин.

– Тебе стрип надо закончить.

– И я его закончу. – Роза громко хлюпнула лимонной водой. – Он явно что-то задумал.

– Ты считаешь.

Сэмми снял с полки арахисовое масло, а из холодильника достал виноградное желе.

– Не знаю, но он, по-моему, слегка дерганый.

– Он всегда дерганый.

– Я его, наверное, провожу до школы, раз уж не сплю.

Командовать сыном Розе было гораздо проще. Она, похоже, особо и не задумывалась. Считала, что важно доверять детям, время от времени отдавать им поводья – пусть сами за себя решают. Но когда – как часто случалось – Томми разбрасывался этим доверием, Роза не смущалась положить этому конец. И Томми как будто никогда не обижался на ее жестокую дисциплину – а в ответ на малейший упрек Сэмми дулся.

– Ну, чтоб он точно туда добрался.

– Не надо провожать меня до школы, – сказал Томми. Он вошел в кухню, сел над тарелкой и уставился в нее, дожидаясь, пока Сэмми навалит туда болтуньи. – Мам, ну нет, ты что? Я умру. Вот абсолютно умру.

– Он умрет, – пояснил Сэмми Розе.

– И поставит в очень неловкое положение меня, – сказала она. – Как же я буду с трупом перед школой Уильяма Флойда?

– Может, я его провожу? Мне крюк всего десять минут.

Обычно Сэмми и Томми расставались у передней калитки и расходились в разные стороны: один – на станцию, другой – в школу. Со второго по шестой класс они на прощание жали друг другу руки, но этот обычай, мелкая веха дня, которую Сэмми любил, теперь, видимо, навсегда заброшена. Сэмми не понял, почему так вышло и кто решил ее забросить.

– А ты тогда можешь остаться и, знаешь, нарисовать мой стрип.

– Это, наверное, здравая мысль.

Сэмми осторожно спихнул дымящийся пудинг из масла и яиц Томми на тарелку.

– Извини, – сказал он, – салями кончилась.

– Ну естественно, – откликнулся Томми.

– Я вставила в список, – сказала Роза.

Все ненадолго примолкли – Роза на стуле со своей кружкой, Сэмми у кухонного прилавка с куском хлеба в руке – и посмотрели, как Томми забрасывает еду в рот. Что-что, а поесть Томми любил. Мальчик-тростиночка исчез под плащом из мускулов и жира; честно говоря, выглядел он полноватым. Прошло тридцать семь секунд – болтунья исчезла. Томми оторвал взгляд от тарелки.

– Почему на меня все смотрят? – спросил он. – Я ничего не сделал.

Роза и Сэмми расхохотались. Потом Роза перестала смеяться и устремила взгляд на сына – она всегда чуточку косила, если высказывалась веско.

– Том, – произнесла она, – ты же не собираешься опять в город?

Томми потряс головой.

– И тем не менее, – сказал Сэмми, – я тебя провожу.

– Ты меня отвези, – предложил Томми. – Раз ты мне не веришь.

– Ну а чего бы нет? – ответил Сэмми.

Если отогнать машину на станцию, Роза не сможет поехать в магазин, или на пляж, или в библиотеку «за вдохновением». Тогда она, скорее, останется дома рисовать.