— Не дадимся им живыми! — сказал Барс. — Если нас сейчас арестуют, то все мы пойдём на костры!

Но это и так понимал каждый.

— Эй, колдовские отродья, а ну открывай! — послышался снаружи голос капитана.

Адльмюллер даже не снизошёл от ответа.

— Открывай, кому говорят! — повторил капитан.

— Держать дверь, — сказал Барс. — Будем драться до последнего!

А ничего другого им и не оставалось. Вокруг дома рассредоточились ландскнехты, направив в окна пики алебард.

— Мы не сдадимся! — закричал кто-то, и толпа подхватила этот крик, разделив его на десятки голосов, вопящих и рычащих вразнобой.

— Давайте скорее! Герр Фёрнер дали нам масла из погребов ратуши! — кричал капитан за дверью, и Барс с изумлением услышал удары, словно били камнем о камень.

— Давайте, живее, выродки! — кричал капитан. — Шульц, Фаульхайм, Нордман, поджигай!

Послышался гул, в дверных щелях замелькали огненные сполохи. Девушки и старухи закричали, начали прорываться к выходу. Крики ужаса смешались с озверелым рычанием, люди начали биться в истерике, кто-то упал под ноги другим и его затоптали. Адльмюллер вместе с верными товарищами как мог держал дверь.

— Умрём как один! — слышалось из середины дома. — Пусть знают! Не потерпим!

Роза, молодая ведьма, выскочила в окно, упала, поднялась на колени, молитвенно сложив руки.

— Беги! — кричали ей вслед, но она как будто не слышала.

— Убить ведьму! — приказал капитан. — Никакой пощады сегодня! Наконец-то нам герр викарий волю дали!

К Розе подбежали солдаты и мгновенно, не колеблясь ни секунды, подняли её на алебарды.

— Смерть нелюди! — громыхнули они разом. — Во имя Господа!

Затем три их алебарды просунулись в открытое окно, словно лапы огромного паука, забились, зашевелились. Одна из них задела старика Вола, и он привалился к стене, зажимая раненное плечо.

Дом занялся сразу с четырёх сторон, едкий дым потёк в сумеречное небо.

— Пощадите! — начала кричать какая-то девушка.

Но воины не собирались щадить никого. Они тоже боялись: боялись за себя и свои семьи. Боялись той неведомой, непонятной, мрачной силы, которая может, без божьего соизволения, управлять их жизнями, вызывать болезни и проклятья. И страх этот перерастал в ненависть ко всей колдовской братии, ко всем дьявольским прихвостням. Справедливость, уверенность и успокоение виделись им в языках пламени.

Изнутри доносились крики, громкий кашель, ругань. Несколько срывающихся голосов даже затянули песню. Поочерёдно еретики вырывались из пламени, чтобы попасть на лезвия солдатских алебард.

Пламя пожирало дом, и с каждым новым криком, с каждым футом, захваченным огнём, солдатам становилось всё радостнее. Они чувствовали, что Господь их не бросил. Они видели, что справедливость существует. Они знали, что после такого ни одна ведьма, ни одна проклятая гадалка не посмеет навредить кому-либо или даже просто показаться в городе. Они знали, что правы, потому что они сражались за Господа, и он помог им.

Вскоре деревянная крыша рухнула вниз, разом прекратив последние стоны умирающих. Дом стал разваливаться на части. Подкосился и упал на бок козырёк над крыльцом, поехала в сторону горящая стена, пылающее бревно откатилось под ближние деревья. Оплот ереси догорал, и к тёмному небу взмывали сотни искр, словно души погибших, покидавшие этот мир.

Лейтенант Кратц вытер испачканные в саже руки о штаны и произнёс:

— Конец теперь колдовским ублюдкам. Доброе дело сделали. Господь наградит.

* * *

Готфрид перешагнул через тело предателя-Дитриха и пошёл дальше по коридору. Впереди, в тюремной церковке горели свечи, отбрасывая блики на цветные витражи и золотое распятие.

— Господи, помоги мне выстоять сегодня, — прошептал он.

Двери справа и слева были открыты — одни всего не несколько дюймов, другие — распахнуты настежь. И только в самом конце виднелась одна, закрытая. Викарий избавлялся от свидетелей, Труденхаус был почти пуст. Осталась только Эрика. Но надолго ли?

Как он был глуп, как ничтожен и слаб. Он боролся за то, чему нет до него дела. Сломал жизнь, убил любовь… ради чего? Ему просто приказали. Его вера — это его крест, а сам он клинок. Но ничего, ещё не поздно всё исправить, пока стража не нашла их, пока не утих переполох. Ещё можно бежать из города. Иоганн Нойманн помогает беглецам. Может быть даже ковен укроет их на время.

В приоткрытых пастях камер ему почудился странный блеск, будто бы даже послышались голоса. Словно призраки казнённых ещё обитали там. Не останавливаясь, он дошёл до нужной двери, отодвинул тяжёлый засов, потянул ручку… и остановился.

Тёмное чрево каменного мешка, холодный пол, шершавые, изрезанные надписями стены… Эрика лежала перед ним. Она была вся в синяках, бледная, с заострившимися скулами, в грязном, изорванном платье, испачканном запёкшейся кровью.

Они насиловали её и избивали. Как всегда — двое держат, один веселится. Сколько их, потных, пьяных и жестоких, прошло через неё живую? Сколько ещё надругались потом над холодным телом?

Бог наказывает за красоту.

Она, беглая дочь, несостоявшаяся жена, игрушка двух могучих сил, была мертва уже несколько часов. И все слова, которые Готфрид так и не сказал ей, умерли у него в груди. И только слёзы появились на глазах, набухли и упали, как спелый урожай скорби.

— Эрика… — произнёс он одними губами, но от входа послышались топот и ругань.

И скрип дверей. Это камеры отворялись, — понял он. А из них, как голодные крысы, почуявшие падаль, появлялись ландскнехты. В доспехах, с мечами и алебардами наперевес. Злорадствующие. Бывшие сослуживцы. Они ждали его в камерах, а Дитрих знал это. И хотел предупредить, спасти друга…

Готфрид склонился над телом любимой, припал к ледяным губам, как к источнику вечной жизни. Её больше не было здесь, было лишь это холодное тело.

Еретик, убийца, предатель — это всё о нём, но он не слышал, а только гладил пальцами крест на своём клинке. Символ веры, символ Бога, символ солнца. Символ власти.

А власть всегда стоит на костях.

«Разве Сатана предложил бы Иисусу все царства мира, если бы они ему не принадлежали?»

Эрика — случайная жертва, пешка, загубленная неосмотрительным игроком. Как и он сам, Готфрид Айзанханг.

Он поднялся во весь рост над телом любимой и вышел из камеры. Топот приближался, в конце коридора показались потные, небритые хари ландскнехтов городской стражи, блестящие лезвия алебард и коротких мечей. Было желание бросить шпагу с ненавистным клеймом, но что тогда? Арест и суд? «Расскажите нам, что пообещал вам дьявол в обмен на вашу бессмертную душу?».

И он поднял оружие навстречу толпе.