Рядом стонал капитан с разбитой мордой:

– Чертов опиум! Чертов опиум!

– Ада, расскажите мне про Россию, – велела Лиззи.

Она каждый день донимала ее расспросами. Откуда такой интерес к чужой стране?

С Лиззи происходило что-то странное: она вновь, как в «журнальные времена», стала деятельной и смешливой.

Ада не знала, что рассказывать: катание на санях, бани и сенокосы – теперь все это казалось ей далеким, будто вычитанным в чужих мемуарах. «Я ничего не помню, кроме войны», – с удивлением думала она. Вопросы Лиззи ее раздражали.

Феликс пропал: вот уже несколько дней он не приходил встречать ее после службы. Ада нашла в справочнике телефон полиции и позвонила.

– Родионова нет, – грубо ответили ей.

– А когда он будет?

– Никогда.

Даниэль тоже не появлялся. Ада приходила домой, в душную, раскаленную от зноя комнату, брала подушку с Карлосом Гарделем и сидела до ночи у раскрытого окна. Мысли – одна страшнее другой: с Феликсом что-то случилось. Но что? Где его искать? Ада не знала даже его адреса.

Она съездила на летное поле – проверить свой аэроплан. Он так и стоял на месте, в запыленном брезентовом чехле. Охранник напомнил ей, что скоро платить за следующий месяц. Чем? Опять залезать в свои сбережения? Да пропади она пропадом, эта дурацкая машина!

Лиззи медленно ходила по комнате, пепел с ее папиросы летел на ковер.

– Ты слышала новость? Муж моей сестры исчез. Его повсюду ищут, но ни в конторе, ни в клубах не знают, где он. Я думаю, оно и к лучшему. Даниэль никогда не любил Эдну, только она отказывалась это замечать. А так она богата и свободна. Если Даниэль не объявится, я, может, у нее взаймы попрошу и снова открою «Флэпперс».

Ада почувствовала, как тяжелая дурнота подступила к горлу: «Он поехал к Феликсу разбираться, и они поубивали друг друга».

Лиззи внимательно посмотрела на нее:

– Что с тобой? Ты заболела?

Ада кивнула, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

– У тебя… эти самые дни? Ну так что ж ты мне сразу не сказала? Иди домой, а за Бриттани Хобу посмотрит.

Ада велела рикше везти себя в центральный полицейский участок на Фучоу-роуд. Феликс говорил, что там служит его друг.

Дежурный усадил Аду на скамейку для посетителей, а сам все звонил кому-то, писал, болтал с курьером.

– Я и забыл про вас, – сказал он, когда Ада вновь подошла к конторке. – Так кого вы хотите видеть? Коллора? Идите прямо и направо, там увидите ширму.

Общая комната, загроможденная столами, прокуренный воздух, на полу – скомканная бумага.

– Вам кого? – окликнул ее мужчина со стаканом в руке. – Коллора? Это я и есть. Вы что же, не узнали меня? Мы встречались в доме вашей хозяйки.

Ада взглянула на него полными слез глазами:

– Где Феликс?

Коллор отвел ее к своему столу, за ширму. Сунул в руки стакан:

– Нате попейте.

– Где Феликс? – напряженно повторила Ада.

– Арестован. И черта с два этого дурака выпустят! – рявкнул Коллор. – Его поймали на торговле опиумом.

– Как?..

– А вот так! И меня взгрели: «Это ты его в полицию устроил!» Скажите спасибо, что не уволили. А впрочем, черт с ними – пусть увольняют… Я сыскное агентство открою: ревнивцев на этом свете хватает, без клиентуры не останусь.

Ада терзала шейный платок: вот, значит, откуда у Феликса деньги.

Коллор ругал его на чем свет стоит:

– Я этому сукину сыну верил как самому себе. Вот, думал, нашел человека – одного на миллион…

– Я могу повидаться с Феликсом? – перебила Ада.

Коллор в удивлении посмотрел на нее:

– Вы же ему никто.

– Я невеста.

– О господи… Вашего Феликса посадили в одиночку. У нас новый начальник, и он хочет устроить показательную порку – чтобы все знали, что с ним шутки плохи.

– И ничего нельзя сделать?

Коллор нахмурился:

– Главное, чтобы Феликса судили до того, как собрание налогоплательщиков вернет Смешанный суд китайцам.

– В смысле? – не поняла Ада.

– На территории Международного поселения дела лиц без гражданства рассматривает Смешанный суд. Китайские судьи там только для декорации сидят, все решает иностранный эксперт-консультант, и, разумеется, к белым людям он относится снисходительней. Но Смешанный суд скоро передадут китайцам – это было одно из условий прекращения забастовки.

– И что тогда? – ахнула Ада.

– По закону торговцам наркотиками полагается смертная казнь. И китайский судья уж наверняка отыграется на белом человеке.

Клим, единственный из всех, не жалел Тамару, не считал своим долгом развлекать ее и совершать все те ритуальные действия, которыми окружают неизлечимо больных.

У него были любопытные птичьи глаза, птичья живость и любовь к праздничной трескотне. Он приносил с собой не цветы и книги, не все эти госпитальные подарки, а пропитанный талантом и энергией воздух.

Клим привез Тамару на станцию, до потолка заполненную фантастическими приборами. Он был здесь правителем. Бойко переговаривался по-китайски с техниками, гонял охрану за пирожками, писал новые скетчи, грыз карандаш или бездумно, по привычке, жонглировал яблоками, принесенными секретаршей. Когда он включал микрофон, работники собирались перед стеклом, отделявшим эфирную от коридора, и с нетерпением ждали веселья.

Даже хозяин станции, толстый дон Фернандо, втягивался в этот карнавал.

– Герой! – кричал он, потрясая очередной газетой с хвалебной статьей. – Я люблю тебя, чтоб ты знал!

Поначалу эфиры доводили Тамару до животного озноба. Клим в наушниках сидел рядом и делал ободряющие знаки.

Дикое чувство: перед тобой микрофон, провода, пюпитр с текстом, но ты не знаешь, сколько тысяч людей собрались сейчас перед раструбами радиоприемников. А может, и нет там никого, и все это – даром потраченные нервы.

В первый раз Тамара пересказала историю, услышанную от Тони. Один из его товарищей по волонтерском полку заснул в церкви во время вечерней службы. Ночью пробудился – двери заперты. Стал кричать:

– Эй! Откройте!

Пришел сторож:

– Кто там?

– Это я, Сен-Люк! – Фамилия у него была такая.

Сторож подумал, что это Святой Лука объявился в церкви. Помчался по улице:

– Вставайте! Все вставайте! Там в храме явление чуда Господня!