Потом был штурман дальнего плаванья. Этот прожил у Тани целый месяц, после чего отправился бороздить северные моря на своем ледоколе. От него у Тани остались два подарка — роскошная беличья шуба и гонорея.

Тане повезло — она зацепила болезнь в самом начале: после операции в Склифосовского она внимательно следила за своими женскими делами и, заметив неполадки, моментально помчалась к гинекологу в клинику для театральных работников, куда пока еще имела право обращаться. Диагноз, поставленный весьма деликатно, но однозначно, привел ее в шок. Она разревелась прямо в кабинете, и врач, прежде чем назначить ей курс соответствующих уколов и процедур, напоила ее валидолом.

Танино целомудрие, поначалу вынужденное, а потом и полу добровольное, порожденное стыдом и страхом, длилось аж до мая месяца. А в июне она поехала отдыхать в Сухуми не с кем-нибудь, а с тем самым администратором ресторана, который принимал ее на работу. Никодим Леопольдович гостил в доме своего абхазского коллеги и еще в самолете предупредил Таню, что семья, в которую они едут, отличается строгостью и патриархальностью нравов, а потому пусть она не удивляется, что он представит ее своей женой и будет звать Мариной. Особой патриархальности в этой семье, каждый мужчина которой — от тестя хозяина дома до его внучатого племянника — безуспешно к ней клеился, она не ощутила. Мариной же она пробыла до того дня, когда, как снег на голову, свалилась настоящая Марина и устроила дикий скандал с битьем мужа и чужой посуды. Таня чудом избежала побоев и в тот же день улетела в Ленинград, уцепив из кассы только что сданный билет за двадцать минут до отлета. Но Марина на этом не успокоилась и продолжила скандалить в Ленинграде. Она явилась к директору ресторана, непосредственному начальнику Никодима Леопольдовича, и потребовала, чтобы он немедленно уволил эту развратницу Ларину. Но директор, стреляный воробей, имевший с Лариной неплохой навар, поступил мудрее и уволил Никодима Леопольдовича. Во избежание. На студию она давно перестала звонить, старым друзьям и знакомым — тоже.

Таня усиленно прикармливала огромную Светку, а заодно и Пятакова. Они с удовольствием и благодарностью принимали от нее деликатесы, но Таня замечала, как в Светкиных чистых глазах к благодарности примешивается грусть. Таня чувствовала, что вызвана эта грусть ежедневным зрелищем падения былого кумира. «Господи, в кого я превращаюсь?» — думала она, глядя в окно своей комнаты на соседние тусклые крыши.

«Ночной улет» развалился. Сначала загремел в наркологическую лечебницу басист Костя. Весной плюнул на музыку и подался в какой-то Новый Уренгой на заработки Биг-Бен. На их места в срочном порядке взяли двух «пассажиров» из самодеятельности. Клэптон недолго терпел это безобразие и после крупного разговора с Варламом подстригся, надел галстук и ушел в ансамбль комсомольской песни. Варлам распродал оставшуюся аппаратуру, сдал ключи от бункера прогрессивному председателю кооператива, на вырученные деньги купил себе самую дешевую «ямаху» и найдя Тане нового аккомпаниатора, пожилого лысенького дядю по фамилии Брандис, открыл, на основе себя и своей «ямахи», новое направление в роке, названное им «сиротский панк».

V

Московская Танина служба в принципе мало отличалась от работы в Отрадном, только масштабы были совсем другие. Она стала основной «хозяйкой» Шерова. Ее уютная квартира постепенно превратилась в некое подобие салона, где встречались и деловые, и светские знакомцы Шерова; многих он приводил к ней на смотрины. После милых бесед и развлечений с очаровательной хозяйкой гости уходили довольные, а Шеров оставался и выяснял у проницательной Тани ее мнение… Здесь встречались люди, которых немыслимо было бы видеть вместе в какой-либо другой обстановке. Полковник из ОБХСС деловито обсуждал перспективы частных капиталовложений с начснабом «Ростсельмаша». Главный московский раввин Менахем Плоткин пил на брудершафт с кэгэбэшным журналистом Кислюком. Полуопальный режиссер Началовский мило беседовал с начальником зарубежного отдела Главпура генералом философских наук Кошкохватовым, известным общественности по периодическим статьям о низком политико-моральном состоянии армий блока НАТО, а лауреат Ленинской премии драматург Шундров делился творческими планами с очаровательной Шурочкой Колчак-Пепеляевой из парижской газеты «Монд».

Все это было очень мило, но быстро приелось, и Таня с радостью ухватилась за предложение Шерова отправиться в компании Архимеда и малознакомого ей толстого бодрячка по фамилии Сосновский с инспекционной поездкой на некоторые точки его обширного хозяйства. Никакой особой миссии на Таню не возлагалось, но по возвращении Шеров ожидал от нее кое-какого конфиденциального доклада по итогам ревизии. Об этом знал только Архимед, для всей же местной публики она должна была оставаться скучающей московской барышней из окружения «хозяина».

Поездка началась с орденоносного колхоза на Кавказе, промышлявшего чаем, специями, но основной доход получавшего с конопляного поля и цеха по производству мешковины… Спустя много лет Тане принесли любопытную русскую книжку. В английском переводе она называлась «The Place of Skull», что примерно означало «лобное место». Имя автора — Чингиз Айтматов — было ей хорошо знакомо, равно как и тематика первой части этого романа, который она нашла многословным и претенциозным. Она еще сильно хохотала над страстями по поводу добычи конопляного зелья: там герои мотались по диким степям, бегали от ментов, срывались с подножек товарняков, попадая под колеса… Господи, зачем, когда все можно вполне законно, тихо-мирно? В ту поездку, пока мужчины сидели в правлении и шуршали бумажками, Таня погуляла по окрестностям, посмотрела… Трактор после работы в поле тряпочкой обтереть, пыль собрать аккуратненько — вот тебе готовый «пластилин» высшего качества. А уж с цветочками и вершками матерки и вовсе просто — идет за отход, списывается по акту, а чаще так. С транспортировкой тоже несложно: катит отсюда дурь по всей стране в баночках якобы с аджикой, перцами, томатной пастой. Кому надо, разберутся. В свое время ее немного просветил покойный Якуб, но воочию работу всей машины она увидела только сейчас. В одном из местных бригадиров, носатом, в полувоенном френче, она чуть было не признала легендарного Гамлета Колхозовича, с которым общалась пару раз. Впрочем, вряд ли это был он — тот, скорее всего, рулит у себя в Азербайджане, а здесь Дагестан другие люди, хотя без поллитры не разберешься…

Понятно, движением такого товара Вадим Ахметович впрямую не занимался — слишком стремно, несмотря на фантастические доходы. А вот с умом распорядиться образовавшейся наличкой помогал. В умелых руках Шерова и компании денежки проходили длинный цикл перерождений и возвращались владельцам не только с приличным приростом, но и начисто отмытыми… Будучи вхож практически во все нужные кабинеты, где, между прочим, тоже живые люди сидят и кушать хотят, Вадим Ахметович умело сцеплял экономические интересы самой разной публики, несхожей по сфере деятельности, по местоположению, по уровню, и создавал себе почти неограниченные возможности игры на разнице между налом и безналом, между государственными и реальными ценами, на прочих несуразностях экономики развитого социализма. Недовольных не было. Те же конопляные колхозы процветали и получали ордена, приварок же, полученный Вадимом Ахметовичем, был ему одному ведом.