Ты напрягся, сосредоточился и попытался подвести итог:

«И вот теперь я, Евгений Алексеевич Золоторотов, лежу…»

И вдруг понял, где, в чем лежишь, но не произнес это слово даже про себя.

Утробный крик вырвался из твоего нутра откуда-то из-под пупка – словно ударенный тысячевольтовым зарядом тока, ты выгнулся, как дуга, вырываясь и вылетая из мертвой ограниченности пространства на живой простор жизни – страшным своим криком и до предела напряженным телом доказывая, всему миру, но прежде всего себе: «Я живой, живой!»

Испуганно отпрянув пламенем, свечка погасла, и ты мгновенно ослеп погруженный в беспросветную темноту, однако она не остановила тебя, а словно еще раз ударила током, и ты рванулся и, вскочив на ноги, кинулся сам не зная куда – лишь бы вырваться, спастись, выжить, но при первом же шаге гулко ударившись обо что-то лбом, отпрянул и замер и, приседая, сжался, зажал руками уши, чтобы не слышать стремительно нарастающий грохот.

С чем можно сравнить грохот падающих гробов?

Ни с чем, потому что лично для меня сравнения здесь кончаются.

Грохот так же мгновенно прекратился, как и возник, а ты продолжал сжиматься и, давя ладонями уши, боясь опять его услышать, уверенный, что умрешь, когда увидишь то, что вокруг тебя, рядом с тобой, в чем только что спал…

Ты страшился окружающей тьмы, но кажется, страшней ее был бы для тебя свет.

Невидимая в темноте дверь приоткрылась, оттуда вырвался желтый луч, ударив тебя по глазам и еще больше ослепив.

Впрочем, ослепление было недолгим: зажмурившись, ты открыл глаза и понял, что это луч ручного фонарика и держит его в руке белый негр.

Он что-то говорил, испуганно улыбаясь.

Ты убрал с ушей ладони, и включился звук – гортанный негритянский голос говорил растерянно и недоуменно:

– Ни фига себе, дядь Жень… Ну вы даете, дядь Жень…

Луч фонаря осветил лежащие вповалку гробы, посреди которых, сжавшись, сидел на корточках ты.

– Ни фига себе… Ну вы наделали делов… Хорошо, Федор Михайлович не видит…

– Какой Федор Михайлович? – выпрямившись, спросил ты, испытывая идущее изнутри раздражение.

– Федька Смерть, – ответил белый негр, входя в комнату и раздражением отвечая на раздражение.

– А, – вспомнил ты, и раздражение сменилось злостью.

Было очевидно, что это он, Федька, Федька Смерть весь этот спектакль устроил. Что называется, накормил, напоил и спать уложил…

– Где он? – потребовал ответа ты.

– А они все уехали, вы разве забыли? Насчет кладбища договариваться.

– Насчет какого кладбища?

– Для собак и кошек.

Ты поморщился, вспомнив.

– Небось договорились, а потом в сауну с мохнатками поехали это дело отмечать. Они всегда так делают. А меня с собой не берут, говорят, маленький еще.

Ванюшка поднял поваленный гроб и поставил его к стене.

– А почему света нет?

– Не знаю. Здесь часто вырубают… Вот я вам свечку и зажег на ночь, чтобы вы не испугались, когда проснетесь. А вы все равно испугались. Испугались? Один Федор Михайлович не боится в гробу спать…

– Федор Михайлович, – усмехнулся ты, все больше приходя в себя. – Сколько сейчас времени?

Ванюшка посветил на свои наручные часы с белым ремешком и ответил:

– Четыре.

«Неужели ровно?» – испуганно подумал ты и спросил:

– Неужели ровно?

Ванюшка вновь взглянул на часы и кивнул.

В груди заныло, заломило, сжалось до боли.

«Но почему? Почему? Почему?» – спрашивал ты непонятно кого непонятно о чем.

– Помогите, дядь Жень, – попросил Ванюшка, поднимая гроб, и ты наклонился, но лишь до него дотронувшись, испуганно выпрямился и кинулся в дверь.

– Вы куда? – побежав за тобой, Ванюшка выскочил на крыльцо и остановился рядом.

Ты стоял часто и глубоко дыша, с трудом справляясь с подступившей дурнотой.

Темнота была почти такая же, как в комнате, пока в ней не появился со своим фонариком Ванюшка.

Воздух был сырой и плотный.

Ветер дунул в лицо, и ты качнулся.

«Я же еще пьян, – подумал ты, направляя свое раздражение и злость на себя. – Надо же так напиться… Свинья… Сволочь и свинья!»

Но ругать себя долго ты сейчас не мог.

На это просто не было сил.

Задумавшись ни о чем, ты смотрел в одну точку, и все это время неподвижно и терпеливо белый негр стоял рядом.

– Где здесь у вас туалет? – спросил ты, усилием воли вырывая себя из губительного оцепенения.

– Можете прямо отсюда с крыльца пописать. Я всегда так делаю, – участливо проговорил Ванюшка.

– Я спрашиваю – где туалет?! – выкрикнул ты.

Ванюшка засмеялся.

– Интеллигенты с крыльца не писают?

Ты вспомнил вчерашний разговор и поморщился, как от приступа изжоги, ненавидя себя и презирая: «Сволочь и свинья, сволочь и свинья! И еще скотина в придачу».

– Я спрашиваю… – сердито повторил ты.

– Туалет на ремонте. Мы все вон туда в сортир ходим… – Ванюшка указал направление лучом куда-то за деревья.

– Дай… – ты протянул руку к фонарику, но Ванюшка спрятал его за спину и объяснил, улыбаясь:

– Я с вами пойду. Папа сказал: «Охраняй его, как бога».

– Кого? – не понял ты.

– Вас, дядь Жень…

Ты вспомнил вчерашний разговор и усмехнулся.

– Ты же говорил, бога нет.

Ванюшка улыбнулся.

– Теперь есть.

Ты скосил на него внимательный взгляд: «Знает или нет? Сказал ему Федька или нет? Зачем я им нужен, зачем ему меня охранять? Как бога…»

В опущенной руке русского негра покачивалась бейсбольная бита.

«Или я, или бог, – вспомнилось умозаключение этого странного, страшного, случайного в жизни человека. – Ты, конечно ты… Если он (русский негр) есть, то его (бога) конечно же нет… И всё… Всё. И точка! Точка. Как там у них в церкви поют: “И ныне, и присно, и во веки веков”.

Аминь!

Аминь, вот именно – аминь.

Белый негр, русский негр, человек будущего, осуществленная мечта идиотов…

Дîжили, доже́ли, дождались, чёрт бы вас всех побрал!»

Злые, как осенние мухи, мысли кусали тебя в сердце и в мозг, и, больше не в силах этого выносить, ты сделал с крыльца шаг.

Ванюшка тут же сделал шаг за тобой.

Ты остановился и взглянул на него вопрошающе.