Ерофеев поддержал подписью поэта Теодора (Анатолия) Гланца, которому грозили неприятности за письмо главному врачу 13‐го психоневрологического диспансера[1161]. Что касается дела Гинзбурга – Орлова, то Л. М. Алексеева отмечает высокий уровень осознанности среди подписантов именно в этот период:

…за редким исключением, почти все новички набора 1977–1978 годов сознавали, на что идут. Москвичи, присоединившиеся к правозащитникам в 1977–1978 годах, сами стали правозащитниками – их подписи под правозащитными документами с тех пор появлялись неоднократно[1162].

Мы полагаем, что едва ли в случае Ерофеева это было так: его связи с диссидентским кругом можно описать прежде всего через личные контакты (В. Н. Делоне, П. И. и И. П. Якиры и др.), отчасти влиявшие на творческие замыслы (пьеса, известная как «Фанни Каплан, или Диссиденты»). Об активной правозащитной деятельности Ерофеева ничто не говорит, и, скорее всего, он был одним из «редких исключений».

Ф. 102 (Ленинградская коллекция)[1163]. Оп. 2. «Василий Розанов глазами эксцентрика». Машинопись.

Судя по характеристике состава фонда и по особенностям самого документа, эта копия может восходить к тексту эссе из журнала «Вече» (хотя некоторые различия с этим текстом есть, о нем см. ниже).

Ф. 137 (Августа Романова)[1164]. Оп. 1. Ед. хр. 6. «Москва – Петушки». Машинопись (96 л.).

Ф. 138 (коллекция Ю. Кима). Две фотографии Ерофеева 1980‐х годов.

На обороте одной из фотографий рукой Ю. Кима сделана запись: «Веня Ерофеев на Автозаводе» (т. е. на московской станции метро «Автозаводская», в квартире И. П. Якир и Ю. Ч. Кима). Автор фотографии – И. П. Якир (по свидетельству Н. Ю. Ким в частной беседе с И. Г. Симановским). Опубликована[1165]. Вторая – с подписью карандашом «Ерофеев» и ручкой «№ 503» сделана фотографом В. В. Сычевым на улице около его дома на Рождественском бульваре в Москве в 1977 или 1978 году.

Ф. 175 (личные коллекции самиздата). Оп. 29. «Москва – Петушки». Машинописная копия, вклеенная в фотоальбом карманного формата, в который дополнительно вклеено железнодорожное объявление о прекращении движения электропоездов на участке Павлово-Посад – Петушки 17 и 20 мая (год не указан).

Обе копии «Москвы – Петушков» сложно датировать. Схема распространения в самиздате главной книги Ерофеева до сих пор не выстроена (и, может быть, время для этого уже упущено). В такой работе следовало бы учесть каждую копию, в силу особенностей текстологии самиздатовских текстов, которая должна отличаться от текстологии произведений, опубликованных типографским способом. Здесь в меньшей степени применим принцип, выработанный для литературы Нового времени:

…задача текстологической работы – подготовить к печати проверенный по первоисточникам и очищенный от всякого рода искажений и погрешностей авторский текст[1166].

«Искажения и погрешности» – необходимая часть бытования этих текстов, в чем-то сближающая их с произведениями средневековой литературы и фольклора. Согласно данным сетевой анкеты 2017–2018 годов, больше половины читателей самиздата тиражировали читавшиеся ими тексты[1167]. Авторский самиздатовский текст может иметь первоначальный вариант (не всегда нам доступный), но всегда имеет большее или меньшее число копий, которые и определяют его читательскую судьбу. Даже печатный текст может от них зависеть, как это и произошло с поэмой «Москва – Петушки», впервые опубликованной по тексту, вероятно, восходящему к одной из шести копий автографа, сделанных Р. В. Выговской в 1970 году.

Однако из материалов Архива наиболее интересным с точки зрения текстологии произведений писателя представляется нам экземпляр 8 выпуска машинописного журнала «Вече»[1168], в котором состоялась первая публикация написанного специально для издания эссе Ерофеева «Василий Розанов глазами эксцентрика» (эссе – ретроспективное авторское определение жанра). Документ представляет собой машинописную тетрадь формата А4, текст Ерофеева расположен на с. 216–240 (в составе рубрики «Литературная страница») и предварен редакционным предисловием (без подписи) «Странник, играющий под сурдинку»[1169]. В отличие от «Москвы – Петушков», текст этого эссе, по-видимому, с самого начала распространялся в составе журнала, а не как отдельное произведение.

Журнал «Вече» издавался в 1971–1974 годах в г. Александров Владимирской области, где жил его главный редактор, В. Н. Осипов (1938–2020), к тому времени бывший политзаключенный (осужден как один из организаторов встреч у памятника Маяковскому в Москве). Считается, что редакционный тираж журнала составлял несколько десятков экземпляров[1170], каково было общее число копий, неизвестно, как неясно и происхождение конкретного экземпляра, хранящегося в «Архиве истории инакомыслия».

«Вече» позиционировался как патриотическое издание, обращенное к национальной тематике, сосредоточенное на интересе к определенным темам русской истории, культуры, к православию[1171]. Однако националистическое направление редакции не было секретом для современников («трибуна русских православных националистов»[1172]). В биографии Ерофеева отмечается, что «появление прозы Ерофеева именно в националистическом журнале придало новую подсветку его образу в глазах значительной части оппозиционно настроенной интеллигенции»[1173], имеются в виду подозрения писателя в антисемитизме. Справедливости ради нужно сказать, что дело не только в репутации журнала. В самом тексте эссе есть фрагменты, которые можно трактовать как выражение неприязни к евреям – ответственным за коммунистическую идеологию, окружающую лирического героя-повествователя навязчивым бессодержательным дискурсом. Прежде всего, это образы «классных наставниц» повествователя, которых он упоминает в разговоре с фармацевтом Павликом (София Соломоновна Гордо и Бела Борисовна Савнер[1174]). Эти образы амбивалентны: с одной стороны, они рассказывали своим воспитанникам о «созвездии обскурантов» царской России, с другой – пропагандировали позитивистскую, атеистическую или просто внерелигиозную культуру. Такие слова «не трогают душу». Мысли же Розанова – «мракобеса» (поэтому и заинтересовавшего повествователя) – освежающе действуют на богооставленного героя, постепенно вытесняя из его цепляющегося за чужие идеи сознания афоризмы Э. Ренана, Н. А. Островского, А. П. Маресьева, В. П. Боткина, Н. Н. Миклухо-Маклая и др.[1175]

Однако какими бы ни были взгляды Ерофеева, предисловие к «Василию Розанову»[1176] дает не так много пищи для размышления о совпадении их с мнением редакции. В нем говорится о влечении Ерофеева к религиозной проблематике: в студенческие годы у него

возник глубокий интерес к истории Руси, к проблемам древне-русской литературы и постоянная страсть ко всему, связанному с античностью и ранним христианством[1177].

Как характерная черта произведений писателя выделяется «иеремиада на обывательщину», рассматривается генеалогия лирического героя Ерофеева, возводимая к «лишним людям», указывается на появляющийся в эссе о Розанове, благодаря «незамкнутости на себя», «слабый, но просвет». Творчество Ерофеева встраивается в историко-литературную традицию, в частности оно сравнивается с прозой Ф. Сологуба, а также провозглашается стремление писателя к свободе творчества, дающей «земной смысл и оправдание» душе[1178].

Нетрудно заметить, что здесь явно смешаны оценки, относящиеся как к «Москве – Петушкам» (попытка не столько объяснить поэму, сколько оправдать интерес к писателю – через школьные представления о литературе), так