и к «Василию Розанову» (взгляд на эссе как на образец исповеди о пути к христианству). При этом не обсуждается ни то, например, что Ерофеев, обыгрывая в эссе связь между верой и полом, совсем по-розановски показал, как религиозное сознание просыпается «в точке пола», ни то, что спор между иудаизмом и христианством в этом произведении остается незакрытым[1179].

Итак, в редакционном предисловии намечался следующий путь лирического героя Ерофеева: погруженная во мрак повседневности «петушковая» душа под влиянием чтения Розанова обращается к Богу. Но это, строго говоря, не имеет точной биографической параллели. Даже если оставить в стороне вопрос о месте религии в жизни писателя, хронология его творчества противоречит подобному восхождению. Имя Розанова появляется в записных книжках Ерофеева значительно раньше, чем было написано эссе, и даже до «Москвы – Петушков»[1180]. Поэтому натянутым было бы предположение, что Ерофеев, прочитав Розанова, написал эссе о нем и сам принес в редакцию. История «Розанова» напоминает нам историю создания поздних произведений Ерофеева, за исключением «Вальпургиевой ночи», написанных по заказу или по случаю.

Сам Ерофеев впоследствии объяснял появление публикации обещанием, данным им С. А. Мельниковой (тогда одной из активных сотрудниц журнала) в благодарность за гостеприимство (летом 1973 года он жил в ее доме в Царицыне; по воспоминаниям всех участников событий, текст был написан именно тогда, хотя мера вынужденности в трактовке разными мемуаристами разнится[1181]), и напором со стороны редакции:

В последующие годы все написанное складывалось в стол, в десятках тетрадей и толстых записных книжках. Если не считать написанного под давлением журнала «Вече» развязного эссе о Василии Розанове и кое-чего по мелочам[1182].

(Ср. воспоминания В. С. Муравьева[1183] и характеристику «давешняя белиберда» в дарственной надписи Н. А. Шмельковой на титульном листе нью-йоркского издания «Василия Розанова глазами эксцентрика»[1184].)

С главным редактором журнала В. Н. Осиповым при этом Ерофеев мог быть знаком с 1960 года:

В 1960 году Котрелёв и Ерофеев ездили к Владимиру Николаевичу Осипову и Анатолию Иванову по прозвищу Рахметов сговариваться о националистическом журнале, который противостоял бы советской машине, там было человек шесть-восемь. Ни Котрелёв, ни Ерофеев потом участия в этом не принимали[1185].

Однако сам Осипов в интервью, данном И. Г. Симановскому (2020), утверждал, что познакомился с Ерофеевым во время издания «Вече» через Мельникову.

Текст «Василия Розанова», появившийся в «Вече», – это первый опубликованный и наиболее ранний доступный нам вариант этого произведения, за исключением автографа (в 2019 году продан с аукциона «Литфонд»; на сайте аукциона он датируется 1972 годом[1186]). В автографе названия у текста нет. Вопрос о том, кем было предложено заглавие «Василий Розанов глазами эксцентрика», остается открытым[1187]. В дальнейшем произведение публиковалось как под первым названием, так и под другими: «Проза из журнала „Вече“» (в издательстве «Вагриус» под редакцией В. С. Муравьева[1188]) и «Я вышел из дому…» (в издательстве «Захаров» под редакцией А. Е. Яблокова[1189]).

Экземпляр журнала, хранящийся в Архиве, содержит рукописную правку, сделанную чернилами (но, кажется, другим почерком, чем остальные правки в тексте выпуска)[1190]. В большинстве своем это исправление ошибок, совершенных при перепечатке, вставки фрагментов на латинице, добавление пропущенных при наборе слов (например: «Зараза <немилая>», «Не печалься<, вечно ты печалишься!>»[1191]). Каково бы ни было происхождение правок, их учет помогает восстановить первоначальный текст публикации, стоящий между автографом и последующими вариантами текста «Василия Розанова». Воссоздание творческой истории этого произведения – дело будущего. Ограничимся сейчас наблюдением за использованием обсценной лексики, которая, несмотря на неофициальный статус журнала, вся дана в нем с купюрами (см., например: «припи…нутости», «проб…дь Снегурочка» и даже «Г…а нет и не пахнет им»[1192]). По замыслу В. Н. Осипова, «Вече» – не подпольный журнал (адрес редакции – домашний адрес Осипова – был указан в каждом выпуске[1193]), с этой позицией, вероятно, и согласовывалась цензурная мера. Но она же и входила в противоречие с намеченным в предисловии толкованием «„экстравагантности“ слога В. Ерофеева», как не нуждающейся «ни в защите, ни в порицаниях»[1194].

* * *

Фактографическое изучение творчества и биографии любого писателя включает в себя исследование его архива. Хорошо известно, что понятие «архив писателя» далеко не всегда совпадает с его личным фондом, находящимся в каком-либо архивохранилище или в распоряжении наследников. Документы могут быть рассеяны по разным местам. И более того, архив, в одном ли месте он отложился или реконструирован исследователем, не всегда статичен, не всегда отождествим с описанием личных документов, вышедших из-под пера писателя, принадлежавших ему, собранных им или непосредственно примыкающих к собранию. Цифровое сегодня заставляет задуматься о том, как будет выглядеть архив современного писателя завтра. Множество информации об авторе, зафиксированной, а лучше сказать, разлетающейся по виртуальному пространству в виде реплик на форумах и т. д., живет не само по себе, а в диалоге, подчас буквальном, с современниками. Во второй половине XX века писатели не оставляли этого интерактивного следа, но тем не менее понятие динамического единства применимо и к их архивам.

В качестве примера приведем историю распространения своеобразного произведения Ерофеева «33 зондирующих вопроса к абитуриентке Екатерине Герасимовой», которое попало в печать в 2002 году[1195], а в сборниках произведений Ерофеева оказалось лишь в 2019‐м[1196]. Тем не менее оно было прекрасно известно всем читателям Ерофеева по интернет-публикациям начиная с мая 2007 года[1197]. Вопросы быстро разошлись в постах «Живого журнала» и подобных ему сетевых дневников, в комментариях к ним появлялись варианты ответов – дополнение к тексту, подразумевавшееся автором, но полученное уже не от адресата; и это как раз тот случай, когда цифровые технологии работают подобно старому самиздату.

Татьяна Красильникова

О коктейлях, букве «Ю» и о поэзии

Поэма «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева[1198]

1

Рецепты коктейлей Венички, помещенные ближе к середине текста «Москвы – Петушков» (главы «Электроугли – 43‐й километр» и «43‐й километр – Храпуново»), являются, наверное, самым известным фрагментом поэмы среди широкой аудитории. В отличие от других ярких строк произведения, словосочетания «Слеза комсомолки», «Поцелуй тети Клавы», «Сучий потрох» и пр. увековечены не только в самой поэме и в исследованиях о ней, но и на страницах барных алкогольных карт, в подборках «смертоносных рецептов» в СМИ, не всегда тесно связанных с литературным миром.

Вне зависимости от начитанности и интеллектуального фона, читателю, скорее всего, ясно, что всерьез воспринимать эти рецепты не нужно, а придуманы они Венедиктом Ерофеевым, чтобы еще больше повысить градус смешного перед постепенным переходом в модус