Интересно, что в «Аллилуйе» Нарбут опять «уходит на свой хутор». В его стихах легко угадывается Нарбутовка, крутой нрав отца, любившего кутнуть, проиграть ночь напролет в карты. По сути, Нарбут гротескно изображает помещичий быт, уклад дворянской уездной жизни, которая находилась уже на пороге гибели. Именно эта сатира вызвала резкое неприятие властей. Официально было объявлено, что книга конфискуется из-за насыщенности физиологическими образами.

О первой книге стихов другого члена Цеха поэтов, Михаила Зенкевича, Гумилёв напишет во втором выпуске «Гиперборея» (ноябрь 1912 года): «„Дикая порфира“ — прекрасное начало для поэта. В ней есть все: твердость и разнообразие ритмов, верность и смелость стиля, чувство композиции, новые и глубокие темы. И все же это только начало, потому что все эти качества еще не доведены до того предела, когда просто поэт делается большим поэтом…»

18 октября в гостях у Николая Степановича побывал сам Игорь Северянин. Инициатором сближения поэтов выступил Георгий Иванов, три стихотворения которого — «Фигляр», «Бродячие артисты» и «26 августа 1912 г.» — Гумилёв опубликует во втором номере «Гиперборея», вышедшего в ноябре того же года. Там же в разделе «Письма в редакцию» будет помешено письмо Георгия Иванова и Грааль Арельского: «Не откажите поместить на страницах „Гиперборея“ следующее: Кружок „Ego“ продолжает рассылать листки манифеста „Ego-футуристов“, где в списке членов „ректората“ стоят наши имена. Настоящим доводим до общего сведения, что мы из названного кружка вышли и никакого отношения к нему, а равно к газете „Петербургский Глашатай“ не имеем. Примите и пр.». Георгий Иванов официально открещивался от футуризма и становился в ряды акмеистов. В разделе «Объявления» этого же номера «Гиперборея» было указано, что Цех поэтов готовит новую книгу Георгия Иванова «Горница». Возможно, в это время у Гумилёва была надежда, что и сам «гений Игорь Северянин» станет членом Цеха поэтов. Об этом визите в Царское Село Игорь Северянин в 1924 году написал уже в эмиграции сонет «Перед войной»:

Там же, в эмиграции, вспоминая о той поре, Игорь Северянин написал в газете «За свободу» (Варшава, 1927, 3 мая) о том, как его хотели ввести в Цех поэтов: «Вводить же меня, самостоятельного и независимого, властного и непреклонного, в Цех, где коверкались жалкие посредственности, согласен, было действительно нелепостью, и приглашение меня в Цех Гумилёва положительно оскорбило меня. Гумилёв был большим поэтом, но ничто не давало ему права брать меня к себе в ученики». А гораздо раньше, в 1916 году в «Одесских новостях» за 29 марта появилось интервью с Игорем Северяниным, где он сказал, что уже разочаровался в Николае Гумилёве.

Во втором номере «Гиперборея» Гумилёв поместил краткую рецензию на вышедшую книгу «Ива» Сергея Городецкого. На сей раз поэт говорил о другом поэте, как о преодолевающем путы символизма.

Выход книги «Ива» Сергея Городецкого был отмечен 20 октября на квартире Михаила Лозинского на очередном заседании Цеха поэтов. Синдик был увенчан лавровым венком. Гуляние завершилось, как часто бывало в таких случаях, в подвале «Бродячей собаки». Об этом вечере 22 октября 1912 года сообщало «Обозрение театров» (№ 887): «На последнем субботнике в подвале „Интимного театра“ очень радушно чествовали гостящих в Петербурге польских актеров… Около 2 часов ночи в подвале „Интимного театра“ собрались члены „Цеха поэтов“ во главе с Сергеем Городецким, Гумилёвым и др. Узнав о присутствии польских актеров, Сергей Городецкий вышел на эстраду, увенчанный лавровым венком, и высказал свою радость по поводу случайной встречи с представителями польского искусства… В заключение г. Городецкий прочитал три переведенных им почти дословно польских сонета, вошедших в его сборник „Ива“, только что вышедший из печати…»

Наконец в октябре случилось еще одно радостное для Гумилёва событие. Его усилия в области критики и поэзии на журнальной ниве были оценены самим папа Мако 8 октября Гумилёв получил от него прелюбопытное и очень приятное для себя письмо, в котором Сергей Константинович сообщал: «Многоуважаемый Николай Степанович. Мне бы хотелось закрепить Ваши отношения к „Аполлону“, которыми — Вы знаете — я очень дорожу, более определенно, чем это было до сих пор. А именно, позвольте предложить Вам заведование всем литературным отделом журнала, что могло бы выразиться в объявлениях „Аполлона“ следующей формулой „Литературный отдел — при непосредственном участии Н. Гумилёва“…» Гумилёв дал согласие. В письме, отправленном С. К. Маковскому в тот же день, он писал: «Многоуважаемый Сергей Константинович, честь, которую Вы мне оказали, приглашая заведовать литературным отделом Вашего журнала, тем более мне дорога, что за все три года выхода „Аполлона“ я ни на минуту не переставал любить его и верить в его будущее. Я принимаю Ваше предложение и постараюсь осуществить не столько те принципы, которые выдвинула практика этих лет, сколько идеалы, намеченные во вступительной статье к первому номеру „Аполлона“. Да поможет мне в этом деле одинаково дорогое для нас с Вами воспоминанье об Иннокентии Федоровиче!.. Согласно нашим разговорам, я считаю, что предложенье Ваше входит в силу во всех своих подробностях с первого номера 1913 года. Теперь же я приступаю к приглашению сотрудников и подготовке материала».

Теперь Гумилёв формировал политику всего литературного раздела журнала.

В ноябре вышел второй номер «Гиперборея» со стихами членов Цеха поэтов М. Лозинского, Георгия Иванова, М. Зенкевича, М. Кузмина, Е. Кузьминой-Караваевой, М. Лозинского, но и появились стихотворения Вл. Бестужева, посвященное Александру Блоку, и стихотворение Александра Блока «Вл. Бестужеву. Ответ». В это время Гумилёв все еще надеялся, что Блок будет сотрудничать с акмеистами и отречется от символистов. Если бы Гумилёв знал, какие записи делает Александр Александрович в своих дневниках! Уже 21 ноября Блок записал: «Весь день просидел у меня Городецкий и слушал очень внимательно все, что я говорил ему о стихах, о Гумилёве, о цехе, о тысяче мелочей. А я говорил откровенно, бранясь и не принимая всерьез то, что ему кажется серьезным и важным делом». 17 декабря 1912 года Блок продолжает: «Придется предпринять что-нибудь по поводу наглеющего акмеизма и адамизма». И 12 января следующего года уже совсем откровенно и четко сформулировал свою неприязнь: «Впечатление последних дней. Ненависть к акмеистам…» К концу 1912 года стало ясно, что Блок остался в стане символистов и воспринял Гумилёва как своего соперника. Безраздельному господству Блока в поэзии приходит конец. На небосводе петербургской поэзии забрезжило новое солнце, и к нему тянулись молодые побеги.

В ежемесячном приложении «Нивы» появляются рецензия Гумилёва на книгу Кузмина «Осенние озера» и отзыв о рассказах Ауслендера. Еще одну рецензию на сборник Кузмина Гумилёв опубликовал и в восьмом номере «Аполлона» за 1912 год, высоко оценив заслуги автора в современной поэзии: «Среди современных русских поэтов М. Кузмин занимает одно из первых мест. Лишь немногим дана в удел такая изумительная стройность целого при свободном разнообразии частностей; затем, как выразитель взглядов и чувств целого круга людей, объединенных общей культурой и по праву вознесенных на гребне жизни, он почвенный поэт, и, наконец, его техника, находящаяся в полном развитии, никогда не заслоняет образа, и только окрыляет его».