И пытался унять ярость, душившую изнутри.

Все-таки предал! Предал!!!

Хотелось выскочить, найти этого мелкого шибздика, и…

Ярость жгла изнутри, душила, но Леха лежал. Просто лежал и ждал.

Во-первых, не догнать его здесь, в долине, на этой предательской щебенке. А во-вторых — бесполезно. Ну, врежешь один раз рогом… И что дальше? А вот от чего будет польза…

Но это не сейчас. Потому что все надо делать вовремя.

А сейчас — просто лежать, тише воды ниже травы.

Немцы больше не трогали. Пока им хватает забот со схроном. Это все надо разгрузить, охранять от других, потом договориться о продаже, устроить встречи. Про них можно забыть — пока.

Жажда накатит нескоро, до нее почти сутки: крови сегодня не пил, но игроков за этот день перебил столько, что даже по минимальной ставке насытился до предела. Про жажду тоже можно пока забыть…

Тучи рассасывались, проступала синева. Гремело у озер, где немцы все разгружали схрон. Волнами накатывало тарахтение вертолета, кружащего по ту сторону стены… И наваливалась дремота. Тяжелая, мутная. Перебродившая смесь всех последних дней, полных суеты, тревог, надежды — и…

И того, чем все кончилось.

Ну что ж… Что случилось, то случилось. Но по счетам кое-кто еще заплатит!

Леха просто лежал, стискивая зубы от ярости. То проваливался в дремоту, то вдруг оттуда выдергивал рокот вертолета, перевалившего из-за стены в долину…

Сатира сначала не было видно.

Потом, когда небо стало темнеть, а верхушки Блиндажного леса наполнились пурпурным светом, отражая далекий закат, сатир появился. Прошелся невдалеке. Потом еще раз, чуть поближе.

Так потихоньку-потихоньку подбирался, как-то искоса поглядывая. С опаской, что ли…

Пришел издеваться?

Сатир подбирался все ближе. Наконец вспрыгнул на здоровенный соседний валун, уселся на вершине на корточках — вроде и совсем рядом, а вроде и никак его не достать, если захочется размазать по камням.

— Рогатый, ты это… — позвал сатир.

Замолчал, сел на валун нормально. Поелозил, не то устраиваясь поудобнее, не то просто собираясь с мыслями.

— Не держи зла, в общем. Ну, ты же понимаешь… Я ведь не знал, что все так удачно для нас сложится, что схрон прямо тут будет…

— Для нас? — уточнил Леха, криво ухмыляясь.

— Ну, для вас… — вздохнул сатир. — Для каперов…

Сатир помолчал, косясь на Леху. Но Леха больше не заговаривал. Сатир вздохнул.

— Ты пойми, тут ведь чистая логика. Мест для доходяг всего два, ведь так? Ну сам подумай. Ну остался бы я с вами, а немцы бы вдруг победили — ну что, лучше бы было? И ты бы здесь остался, и я… Или даже если бы мы победили — и что дальше? Этот Харон, он же начальник отдела у них! И все знал про нас с Янусом к тому же…

Леха не отвечал.

Начальник-то начальник… Но вот знал ли он про Януса и сатира?

Это еще большой вопрос, сам Харон обо всем догадался или ему все выложил один однорогий доброхот…

А сатира как прорвало:

— Думаешь, дал бы он Янусу вытащить меня с тобой? Ха! Да он скорее самого бы Януса за такие подвиги сюда упек! А так хоть я выберусь отсюда… Чем-нибудь и тебе пособлю оттуда, может быть… А? Ну ведь это же лучше, чем ничего, — хотя бы один из двух? А?

Леха не выдержал и расхохотался. Ну вы только послушайте его… Он еще и одолжение сделал, оказывается! Сатир оскалился:

— Ну что?! Я, что ли, виноват, что дежурства так разложились?! Что Янус следит в начале дня, а последнее слово за Хароном будет? Что в базе данных смертников может случиться еще один маленький сбойчик, уже после дежурства Януса?! Я в этом виноват, что ли?! Я?!

Леха не отвечал.

— Ну даже захотел бы я тебя вытащить — и что? Как?! Клыка-то по-любому из расклада не выкинуть, он с немцами и Хароном черт знает сколько времени! Давно уже наводил их, оказывается…

Леха не реагировал.

— И его никак не выкинешь, — все жаловался сатир, — и ты тут еще со своим благородством… Тут жопу рвешь, чтобы отсюда выбраться, все что угодно отдал бы! А он, видите ли, свое место какой-то бабе решил подарить. Гордый он, видите ли, и благородный, мать твою буйволову за щеку…

Леха молча разглядывал его морду. Вроде та же козлиная морда: бегающие глазенки, драная и грязная бородка, один рог целый, другой отбитый. Но что-то изменилось…

— Что? — нахмурился сатир. — Чего уставился?!

Ухо. Вот что изменилось.

— А-а, кольцо… Все, убрали кольцо. У Клыка тоже потерли. И у всех остальных, если вдруг кому-то еще модеры сувенирчики давали… У них там уже девять часов утра, через три часа у Харона смена кончается. Ну и вот… Он всем сразу и потер подарочки специальной программкой. Чтобы, если вдруг нагрянет проверка, никаких следов… Или если вдруг теперь тот же Янус услышит раньше времени, как все вышло, и бегом примчится обратно на фирму и начнет копать, как это так вышло да почему, ор поднимет… Чтобы не заложил никого со злости. Он прибежит — а колечек-то уже и нет.

Сатир замолчал, лишь тихонько болтал копытом. Но не уходил. Опять покосился на Леху.

— Да и на хрена они теперь, эти кольца? Четыре часа осталось. В час дня, по-ихнему, бригада хирургов подъедет, вытащит отсюда нас с этим кабаном…

Леха поднялся и побрел прочь.

Из последних сил сдерживаясь, чтобы не побежать. Ярость, отступившая было, снова была тут как тут — и душила. Ух скольких сил стоило сдержаться, не накинуться на этого козла…

Но нельзя. Нельзя!

И идти надо — вяло, понуро, побито…

Чтобы, не дай бог, сатир ничего не заподозрил. Карты у него нет, но немцы — вон они, неподалеку крутятся. Один знак — и они насторожатся. Сообразят, что что-то не так.

А если они еще и с Хароном свяжутся и он вернется в игру как модер…

Леха свернул и пошел к скальной стене, к проходу.

Медленно, медленно! Как побитая собака, у которой не осталось ни одной надежды…

В расщелину, в темноту прохода…

Дотерпел до ее конца. А по ту сторону — уже можно! Здесь сатир уже не увидит и не услышит дробного эха от торопливых шагов!

Леха крутанулся вбок и рванул. Понесся вдоль стены на юг, от души вколачивая копыта в песок.

Ну, господин Фавн без причиндалов, теперь-то недолго осталось…

Недолго!

Стена изменилась — стала переходить в Изумрудные горы, и тут же над головой зашелестело.

Алиса спикировала на землю прямо перед Лехой. Ждала.

Побежала навстречу, вскинув крылья будто руки, призывая ничего не говорить. Сама быстро-быстро заговорила, не давая вставить и слова: