— Я не наелся, — сказал Том.

— Завтра будете работать полный день. Завтра накормлю как следует… вечером.

Эл вытер губы рукавом.

— Пойду поброжу здесь немного, — сказал он.

— И я с тобой. — Том последовал за братом. В темноте он подошел к нему вплотную. — Может, все-таки пойдешь со мной?

— Нет. Я уже сказал — лучше поброжу здесь немного.

— Как хочешь. — Том повернулся и неторопливо зашагал вдоль прохода между домишками. Дым из труб стлался низко, фонари четко вырисовывали квадраты дверей и окон. В дверях сидели люди и смотрели в темноту. Том видел, как они поворачивали головы, провожая его глазами. От последнего домика дорога вела к скошенному лугу, на котором при свете звезд виднелись темные копны сена. Тонкое лезвие месяца подбиралось к западу, а вверху длинным прозрачным облаком тянулся Млечный Путь. Ноги Тома мягко ступали по пыльной темной дороге, рассекавшей надвое желтизну скошенного луга. Он сунул руки в карманы и пошел к главному въезду в лагерь. Вдоль дороги виднелась насыпь. Том слышал, как журчит вода в оросительной канаве, пробираясь среди травы. Он поднялся на насыпь и, посмотрев вниз, увидел отражения звезд, растянувшиеся в темной воде. Федеральное шоссе было недалеко. О его близости говорили огни быстро мчавшихся машин. Том пошел в ту сторону. Он различил при свете звезд высокие, оплетенные поверху проволокой ворота.

Сбоку у дороги шевельнулась неясная в темноте фигура. Чей-то голос окликнул его:

— Эй! Кто идет?

Том остановился как вкопанный.

— Кто это?

Человек встал и подошел ближе. Том увидел револьвер у него в руке. В лицо ему блеснул свет карманного фонаря.

— Ты куда это отправился?

— Да так, вышел погулять. А что, разве не разрешается?

— Гуляй где-нибудь в другом месте.

Том спросил:

— А за ворота нельзя выйти?

— Сегодня нельзя. Ну как — повернешь назад или мне подмогу вызвать свистком? Заберем тебя.

— Да плевал я на это, — сказал Том. — Нельзя так нельзя, спорить не буду. Можно и назад повернуть.

Темная фигура отступила. Фонарь погас.

— О вас же беспокоимся. А то сцапают тебя эти пикетчики.

— Какие пикетчики?

— Да красные.

— А, — сказал Том. — Я про них ничего не слышал.

— Видал, когда проезжали?

— Видал каких-то, да там было столько полисменов, что не разберешь, кто где. Я думал, авария.

— Ну, ступай.

— Ладно. Назад так назад. — Том повернулся и зашагал прочь. Он прошел по дороге ярдов сто, потом замедлил шаги и прислушался. Около оросительной канавы дрожащим голосом заливался енот, вдали злобно тявкала привязанная на ночь собака. Том сел у дороги и снова прислушался. Он слышал тонкое, нежное курлыканье ночной птицы и осторожный шорох зверьков в скошенной траве. Он посмотрел по сторонам — темные копны сена, его не будет видно, — встал и медленно вышел на луг, пригибаясь на ходу почти вровень с копнами. Он шел медленно и то и дело настороженно останавливался. Наконец впереди показались пять рядов туго натянутой проволоки. Он лег на спину, просунул голову под нижний ряд, приподнял проволоку рукой и, оттолкнувшись ногами, подлез под нее.

Он уже хотел встать, когда на шоссе показались люди. Он пропустил их далеко вперед, потом поднялся и зашагал следом за ними. Он присматривался по сторонам, нет ли здесь палаток. По шоссе изредка пробегали машины. Через ручей, пересекавший луг, был переброшен бетонный мостик. Том заглянул через парапет вниз. На дне глубокой лощины виднелась палатка, освещенная изнутри фонарем. Он постоял на мостике, разглядывая человеческие тени, ползавшие по брезенту. Потом перелез через изгородь, зашагал под откос, сквозь кустарник и низкорослый ивняк, и, спустившись, вышел на тропинку, идущую вдоль ручья. Перед палаткой на ящике сидел человек.

— Добрый вечер, — сказал Том.

— Ты кто такой?

— Да я… так просто… шел мимо…

— Знаешь здесь кого-нибудь?

— Нет. Говорю, я мимо шел.

Из палатки высунулась голова. Чей-то голос спросил:

— Что такое?

— Кэйси! — крикнул Том. — Кэйси! Как тебя сюда занесло?

— Ах, черт! Да ведь это Том Джоуд. Входи, Томми, входи.

— Ты его знаешь? — спросил человек, сидевший на ящике.

— Его? Надо бы мне его не знать! Сколько лет знаю. Мы сюда вместе приехали. Входи, Том. — Он схватил Тома за локоть и втащил в палатку.

Там — прямо на земле — сидели трое мужчин, посреди горел фонарь. Мужчины недоверчиво посмотрели на Тома. Один — загорелый, угрюмый на вид — протянул ему руку.

— Очень приятно, — сказал он. — Я слышал, как тебя Кэйси встретил. Кэйси, это тот самый, о котором ты говорил?

— Он, он самый. Ах ты господи! Где же все твои? Что ты здесь делаешь?

— Да вот, — сказал Том, — узнали, что здесь есть работа. Подъезжаем, а на дороге полно полисменов — загнали нас на эту ферму. Сегодня мы собирали персики в саду. Я видел, какие-то люди стояли вдоль дороги, кричали нам вслед. А в чем дело, так никто мне и не сказал. Я решил сам разузнать. Кэйси, а ты как сюда попал?

Проповедник наклонился вперед, и его высокий бледный лоб попал в полосу желтого света.

— Чудно́е это заведение — тюрьма, — сказал он. — Вот удалялся я раньше в пустыню, как Христос, думал, искал. Иной раз, бывало, прояснится. А по-настоящему стало все ясно только в тюрьме. — Глаза у него были живые и веселые. — Большущая камера, все время в ней полно. Люди уходят, приходят. Ну, я, конечно, со всеми говорил.

— Ну еще бы! — сказал Том. — Тебе бы только поговорить. Если бы тебя вздернули на виселицу, ты бы и с палачом словечком перекинулся. Я таких говорливых в жизни не видал.

Все засмеялись. Один из них — пожилой, с морщинистым лицом — хлопнул себя по коленке.

— Всё время говорит, — сказал он. — А людям нравится — слушают его с удовольствием.

— Ведь он бывший проповедник, — сказал Том. — Признался он вам в этом?

Кэйси усмехнулся.

— Так вот, — снова начал он, — стал я кое в чем разбираться. В тюрьму разный народ попадает — кто за пьянство, а кто за воровство — и таких больше всего. И воруют большей частью по нужде. Понимаешь? — спросил он.

— Нет, — сказал Том.

— Ведь это все хорошие люди, понимаешь? А что их сгубило? Нужда. И мало-помалу я понял, что все зло в нужде. А до самой сути еще никак не докопаюсь. Как-то раз дают нам прокисшие бобы на обед. Один поднял крик, а толку никакого. Кричит — надсаживается. Надзиратель заглянул в камеру и ушел. Тогда второй начинает кричать. А потом мы все подхватили хором, тянем в одну ноту. И знаете, что было? Того и гляди стены рухнут от нашего крика. Вот тут и началось! Надзиратели забегали, засуетились. В конце концов принесли нам на обед другой еды. Понимаешь?