Похоже, ваша мысль о перерождении кому-то крепко запала в голову. Мы полагаем, что в органах безопасности целая группа старших офицеров сделала на него ставку. Но это не то перерождение, о котором вы, Жестовский, пеклись. Сейчас, когда партия решила очистить органы от убийц и садистов, их задача вернуть всё на круги своя, снова упрочить власть сатаны. Так что, думаю, мы в одной лодке.

Наши противники, – продолжал Зуев, – весьма влиятельны. У них достанет сил развалить любое дело, но самое главное – у них везде свои люди. Если они выяснят, что ваш арест связан с Телегиным, вам не жить. Вы и в одиночной камере сидите не в награду, а по соображениям безопасности. Из тех же соображений мы распустили слух, что будем вас судить за изготовление и сбыт предметов культа.

Не самом же деле на Пермском железнодорожном вокзале на вас надели наручники не из-за художеств с Петьком – гастроль по уральским приходам никого не волнует – суть в том, что месяцем раньше, как раз на вокзальном переговорном пункте, был засечен ваш, Жестовский, звонок дочери в Магадан. Прослушать его не успели, но решили, что обнаружен канал связи, которым пользуются заговорщики.

С тех пор на вокзале был установлен пост, мы ждали, когда вы снова объявитесь. Само собой, тот ваш звонок дочери нас по-прежнему интересует. Но дело не в нем одном, сейчас вам принесут две папки писем, мы убеждены, что всё это шифровки, но кода у нас нет. А без кода мы бессильны, если вы нам тут поможете, требуйте что хотите, отказа, Жестовский, ни в чем не будет”.

Отец: “Я уже сказал, что готов сотрудничать со следствием самым добросовестным образом”.

Зуев: “Хорошо, Жестовский, очень хорошо. Раз так, начнем как раз с пермского звонка. Первое, что нас интересует: что́ вы через дочь хотели передать Телегину, а Телегин вам? Второе: какими условными словами и обозначениями пользовались, чтобы ваше сообщение не привлекло внимания и не было перехвачено? – И продолжал: – Считайте эти вопросы проверкой доброй воли. Если ее найдем, наши отношения упрочатся, а коли ударитесь в ложную романтику, решите, что не должны, не имеете права закладывать собственную дочь, ее мужа, – не обессудьте”.

Отец: “Я уже говорил и повторю снова: я подпишу любые показания, которые следствие сочтет нужным. Считаю, что здесь, как и с Господом – для нас, простых смертных, пути государства неисповедимы. Государство само решает, что ему и всем нам на пользу, а что во вред, мой же долг ему споспешествовать”.

Зуев: “Отлично, Жестовский, отлично. Теперь повторю вопросы. Первый: право ли следствие, подозревая, что вы и Телегин долгое время поддерживали тесную связь? Второй: что́ именно вы передали Телегину через свою дочь Галину, когда вышли с ней на связь 11 ноября 1953 года и какие именно указания получили тогда же, 11 ноября, от Телегина? Третий: какими условными словами и обозначениями пользовались, чтобы ваши сообщения не были перехвачены и расшифрованы?”

Отец: “Отвечаю по порядку. Насчет Сергея Телегина. Да, подозрения следствия обоснованны, я действительно нахожусь с Телегиным в давней связи.

Теперь пермский разговор с дочерью. Разговор с Галей я не шифровал и его перехвата не опасался, соответственно, никакими условными словами и обозначениями не пользовался.

Цель же звонка следующая. Галя очень страдала, что с начала сентября-месяца того же года перестала переводить мне деньги. Телегин начал бояться, что его вот-вот арестуют, и тогда Галя на руках с маленьким ребенком останется без копейки. Решил копить. Не разрешал перевести мне и рубля.

Но сначала спасибо Алимпию, потом Петьку, я теперь сам греб монету лопатой, нужды в Галиных переводах не было. Вот и захотелось позвонить, успокоить, сказать, что денег у меня куры не клюют, живу как король. Ни в чем не нуждаюсь, наоборот, с радостью оплачу их с Телегиным отпуск в Москву – всё, от билетов до еды – и Крым или Кавминводы – любой санаторий по выбору”.

“Отец рассказывал, – продолжала Электра, – что только он закончил объяснять Зуеву, почему решил позвонить мне в Магадан, как в кабинет постучался охранник с двумя толстыми папками.

«Зуев положил их передо мной и, развязав тесемки, говорит: “Ладно, пермский звонок подождет, сейчас нам необходимо расшифровать письма. То есть нужен код, потому что подобного добра у нас не две папки – двести двадцать две – может, и больше. Четыре месяца назад, когда было решено начать слежку за Телегиным, мы на магаданском и московском почтовых узлах посадили по два человека, чтобы просеивать письма в его лагерь и из него. Изымаем всё подозрительное, вот накопилось. Конвойный отнесет папки вам в камеру, допросов пока не будет, сидите работайте, нужен результат. Код и на пробу несколько расшифрованных писем”.

Когда конвой меня выводил, Зуев решил, что какие-то важные вещи он упустил, и уже в коридоре стал объяснять, сказал: “Да, еще вот что, вам это может пригодиться: в одной папке письма зэков, в другой – письма их родни. В смысле симпатических чернил проверили, не ищите, ничего нет. Ни оттуда, ни туда. Почерк тоже нигде не меняется.

Мы знаем, что такое начальник лагеря. Захочет убить зэка – убьет, никто слова не скажет, то есть ясно, что Телегин, стоит ему заикнуться, и зэк в письме домой напишет, что хочет начальник, то же самое в Москве – родня всё галопом доставит по нужному адресу. Да и сам Телегин к любой зэковской открытке может приписать, что захочет. Так вот никаких приписок мы не нашли. Нигде, ни одной.

Шифровальный код тоже загадка. У нас отличные специалисты, если надо, взломают что хочешь, а тут, говорят, перепробовали все подходы, ничего не получается. Похоже, письма впрямь шифрованные, но ключ больно хитрый, не дается. И последнее. На пару писем обратите особое внимание. В одной блок марок. Я старый член эмгэбэшной секции при Союзе филателистов. Сами понимаете, возможности немалые, соответствующая и коллекция, но по тонкости работы ничего равного не встречал. С трудом удержался, руки чесались, так хотелось, чтобы этот блок был в моем кляссере.

Думаю, с точки зрения шифровального дела, очень любопытны письма с шарадами, загадками и со школьными математическими задачками, которые зэки помогали решать своим детишкам на воле. Что шарадами можно передать что хочешь и кому хочешь, понятно.

Письма, где зэки рассказывали о Колыме, я давал дочке. Ей восемь лет, с географией совсем швах, а тут после этих писем с зоны учительница на родительском собрании сказала, что флору и фауну Магаданской области дочь знает лучше, чем она сама. И дома мы впятером – я, жена, дочь и родители жены – играем в шарады, так дочь обыгрывает нас раз за разом. Дед – он философ, кандидат наук, даже обиделся, сказал, что больше с нами играть не станет”»”.

Электра говорила, что, по словам отца – который и сам когда-то из своей беломорской ссылки слал ей и Зорику похожие письма, – дальше десять дней его никто не трогал. Считалось, что он сутки напролет ищет шифр.

“Но даже, если бы так и было, – говорил отец, – я вряд ли бы преуспел: ведь я не знал, и как подступиться к подобной работе. Впрочем, в моем случае, – объяснял Жестовский дочери, – профессионал был не нужен, было ясно, что расшифровывать нечего, никто ничего не прячет, всё на поверхности. Это просто смертная, убийственная тоска по дому, по детям, которую я и по себе хорошо знаю. И вот, – говорил отец, – я перебирал, рассматривал один за другим пожелтевшие, плохой бумаги листочки с замечательными рисунками: карандаш, а ощущение, что масло и холст. Люди рисовали что было вокруг, и я смотрел на эту скудную колымскую растительность – на стайку желтых, светящихся на просвет лиственниц и куртину кривых, пятнистых берез в затишке́ у ручья, на травы и разноцветную болотную ягоду – морошку и голубику, бруснику и клюкву. На стланик, покрывающий соседние с лагерем сопки. Закаты и восходы, как они были видны с развода, затмение солнца и Полярное сияние, а вдали тонкая полоса прибрежного песка – это уже с большого отвала около шахты”.