Сказано это было тоном, не терпящим возражений.

– Чегой-то я не понял… – Гринберг нехотя досталтри сотенные бумажки, со вздохом протянул сантехнику. – А ящик почему?

Вечерние игрища с местными алконавтами, да ещётрёхсотбаксовые, ему были поперёк горла. Дать бы этим ханурикам под зад. Апотом спокойно, без суеты залезть на родное пепелище и без эксцессов взять всё,что требуется. Уж небось справились бы. Не маленькие. А триста баксов лучшепропить… В хорошей компании…

– Любопытен ты не в меру. – Евтюхов нахмурился,неуловимо быстро убрал валюту, голос его стал суров, даже грозен. – Ты тутхто? А нихто! И звать тебя никак! Экскурсант ты. А нам здеся жить!

Стоял прохладный и ясный осенний вечер, смеркалось. Подороге Скудин отстал, привычно проверил связь:

– Первый, второй, как слышите? Приём…

Ни Гринберг, ни Капустин не отозвались. Супернадёжныепрофессиональные рации молчали вглухую.

– Хорош! – В паре метров от стены, огораживающейпожарище, Евтюхов остановился, вытащил беломорину и толкнул короткий спич,блеснув сантехнической доходчивостью: – Всем слухать сюда. Прикинуть хрен кносу и не мотаться как говно в проруби, держаться кильватерной струи. Шагвправо, шаг влево – труба. Фановая… – Он закурил и медленно, как бы кчему-то прислушиваясь, побрёл вдоль бетонного забора, дотрагиваясь время отвремени до массивных трёхметровых блоков. Остановившись наконец, поманил к себеГринберга. – Ну-ка, давай, разговорчивый ты наш. Поработай теперьруками. – И похлопал каменную глыбу по шершавому боку: – Вот ента.Навались, черноголовый, покажи себя. Не всё языком мести.

В его голосе звучал сдержанный антисемитизм. Ходють тутеврейчики всякие. Любопытствуют и языками болтают. Молчали бы в тряпочку сосвоими зельцами и сухариками «Любительскими». Чтоб дети их так в старостикормили!

Гринберг нехорошо оскалился и остался стоять: «Я что тебе,бульдозер?..»

Евтюхов плюнул и, навалившись плечом, начал медленно, снатугой двигать многотонную громаду.

– Трат, едрёна мать, ты-то чё засох, подсобляй! Вскорепроход в стене действительно появился.

– За мной, интеллигенция вшивая, хватит сопли жевать!

Проникая вовнутрь, Скудин из любопытства налёг ладонью наотодвинутый блок. Тот легко сдвинулся. Тогда Иван примерился к соседнему блокуи напрягся так, что хрустнули связки. Никакого эффекта. Бетонная глыба стояланепоколебимо. Как тому и положено быть.

– Не свернёшь, дымка нынче той стороной прошла. –оглянулся на ходу Евтюхов. – Не останавливайся давай, а то потом недогонишь!

– Я дико извиняюсь, многоуважаемый ВасилийДормидонтович… – тотчас вклинился Гринберг. И, как ни в чём не бывало,протянул сантехнику десятидолларовую сигару. – Дымка – это кто? – Инеуклюже пошутил: – Знакомая дама?

– Да как бы тебе объяснить, чтобы ты понял… –Евтюхов сменил гнев на милость, благожелательно кивнул и убрал сигаруподальше. – Дымку, мил человек, видать только после бутылки портвейна, даи то как в тумане. Вредная она, сука. Лучше от неё держаться подальше.

Они шли по тропке, проложенной в траве газона, высокой, поколено, изумрудно-зелёной, несмотря на сентябрь. Деревья и кустарники,наоборот, выглядели плачевно – чёрные обгоревшие скелеты, не просто потерявшиелиству, а высохшие, мёртвые, без малейшего намёка на жизнь. Под ногамистелилась густая туманная пелена, шли словно по мутной задумчивой заводи.Что-то странное чувствовалось в этом тумане. Что-то неправильное. Он полностьюигнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя обычныхзавихрений возле их ног. Его частицы пребывали в постоянном и полностьюсамодостаточном движении, вспыхивали и пропадали, как серебряные блёстки,взвешенные в маслянистой жидкости. Живое существо. Наполовину не из этойреальности. Спящее… А если проснётся…

Шли молча, с опаской, след в след. Матёрым спецназовцам былоне по себе.

– Тихо! – Не доходя с дюжину шагов до парковки,Евтюхов остановился, по-птичьи вытянул шею, вслушался… и ругнулся негромко, нос чувством. – Вот сука гоношливая! – И резко принял правее, обходянечто видимое только ему. – Да ну на хрен… Бережёного Бог бережёт…

Скудин тоже бросил взгляд на парковку, нахмурился, повернулсяк Гринбергу:

– Что-нибудь видишь?

– Все чисто, командир. – Гринберг, нечеловеческизоркий снайпер, только передёрнул плечами. – Никакого криминала ненаблюдаю…

Площадка как площадка. Грязный, местами растрескавшийсяасфальт. Лужи. Закопчённые осколки стекла. Куски пожарных шлангов,перерубленные этими самыми осколками, летевшими с высоты… Настораживающего –ноль.

– Ладно. – Скудин вытащил галогеновый «Санбим»,включил… И ошарашенно замер. Луч фонаря над площадкой давал ощутимую кривизну.Говорят, так проходит свет звезды над крупным гравитационным объектом – надчёрной дырой например. Ой, мама…

– Ну чё засохли опять? Подтянись там! – Евтюховобернулся, махнул рукой. – А то дымка нынче злая… ровно наскипидаренная…

Оглядываясь, миновали парковку, осторожно, крадучись, прошливдоль фасада и, чавкая по грязи, повернули за угол.

– Азохенвей! – Гринберг мгновенно забыл, что попаспорту он русский. И было отчего. В торце здания зияла круглая, правильнойформы дыра. Дыра размером с колесо от карьерного «БелАЗа» (а колесо это – есликто не видал – таково, что под пузом у исполина спокойно проходит легковушка),и края её были идеально ровными и гладкими. Высокопрочный бетон нигде даже невыкрошился. Казалось, будто в полиэтиленовую банку ткнули острым, докраснаразогретым железным прутом.

– Это что же такое-то, а? – Скудин поводилфонарём, луч которого, попадая на парковку, продолжал антинаучноискривляться. – Кумулятивный заряд?.. Лазерную пушку испытывали?..

– Да уж… не «Светлячок»… – Боря тронул пальцами гладкий,словно отполированный край и беспомощно вздохнул. Вот это было чудо из чудес.Чтобы капитан Капустин да чего-то не знал касаемо продырявленных стен!

– Повторяю для дураков. Дышать, как я скажу! –Евтюхов выразительно глянул на Гринберга, вытащил фонарик-жужжалку и первымполез в отверстие. «Жик, жик, жик, жик…» – отдавалось где-то внутри.

Дыра оказалась глубокой. Раскалённый прут, с удивительнойлегкостью продырявивший стену, проплавился сквозь дамский туалет и, очутившисьв коридоре, видимо, остыл. Фаянс раковин и унитазов был обрезан словно бритвой.Фрагменты кафеля не обвалились, штукатурка держалась прочно, даже не думаяосыпаться. Дела…

Гуськом, стараясь не шуметь, миновали коридор, выбрались ввестибюль.

– Вы, ребята, куда вообще-то хотели? – вялопоинтересовался Евтюхов. И, не дожидаясь ответа, принялся кощунственно мочитьсяна ботинки гипсового Ленина, пережидавшего в углу за дохлыми фикусамипревратности Перестройки. – А то портвешок бодяженный, даёт больше вливер, а не по мозгам. Дымку неотчётливо вижу…