Я присутствовала на защите дипломного проекта Лиды, в первый раз слышала, как она говорит, и была довольна.

Работать Лида начала в Комбинате декоративного и оформительского искусства (КДОИ) в мастерской Е. А. Розенблюма, сначала по проектированию наших выставок за рубежом, а затем в созданном тем же Розенблюмом дизайнерском бюро СХКБ, в котором проработала около тридцати лет.

В одну из своих поездок в Хосту Лида познакомилась с молодым человеком — Александром Малаевым, приехавшим в Хосту из Тбилиси в составе студенческой музыкальной группы. В музыкальной группе он был пианистом. После знакомства выяснилось, что Шурик, как его называли, учится в Тбилисском медицинском институте и через год его заканчивает по специальности офтальмолога. Его отец, дед и дядя были глазными врачами, и Шурик продолжил семейную традицию.

Еще будучи студентом, он дважды приезжал в Москву, приходил к нам домой и мне понравился. Приезжал к нам и отец Шурика Андрей Иванович, а Лида ездила к ним в Тбилиси. Знакомство, или, вернее, роман, у Лиды с Шуриком продолжался около двух лет, а в 1964 году они поженились.

При регистрации брака в ЗАГСе я не была, надо было готовить обед, накрывать стол. Делали мы это вдвоем с моей приходящей домашней работницей Александрой Матвеевной. Гости могли приходить весь вечер — когда кому удобно и уходить также, кто когда хотел. Пришли несколько человек из моих знакомых, в том числе и Николай Робертович Эрдман, который еще днем прислал телеграмму: «Лида, лиха беда начало», а потом вечером пришел и сам. Когда Лида на другой день показала телеграмму Шурику, он рассердился на Эрдмана и не захотел больше с ним встречаться. Каждый раз, когда к нам приходил Николай Робертович, Шурик уходил из дома.

Я могла бы еще много написать о жизни Лиды, но решила этого не делать, потому что: во-первых, Лида не любит, когда о ней говорят или пишут; во-вторых, я многого не знаю о ее жизни, так как не всем она со мной делилась; и в-третьих, эти воспоминания пишутся в основном о моей собственной жизни.

После реабилитации Бабеля я в первый раз купила путевку в Дом творчества писателей в Малеевку. Поехала туда зимой, прихватив с собой лыжи. Осматривавший меня врач сказал, что я должна быть на лыжах не более часа из-за моего повышенного давления. После завтрака я надела лыжи и пошла по имеющейся лыжне в лес. Ходьба на лыжах с детских лет была моим излюбленным видом спорта. Впрочем, я не относилась к лыжам как к спорту, для меня это было удовольствие. Пройдя по лыжне поле, я вошла в лес, сказочно красивый под снегом; шла медленно, наслаждаясь тишиной и любуясь елками под шапками снега на ветвях.

А когда вышла из леса, увидела, что поземка замела лыжню через поле, которое я собиралась пересечь. Я долго блуждала по лесу, надеясь, что имеется круговая лыжня, ведущая к дому. Начинало темнеть, к обеду я опоздала и уже начала уставать, но страха не было.

Решив сократить путь, я, увидев просеку в лесу и вдали более светлое небо, пошла по этой просеке. Через какое-то время я увидела новую проезжую дорогу и пошла по ней. Эта дорога привела меня к наполовину разобранному стогу сена, огибала этот стог — и дальше никуда не шла. Я так устала, что, сняв лыжи, улеглась на сено, закрылась сеном и решила здесь ночевать. Погода ухудшалась, началась настоящая метель… Вдруг я услышала отдаленный шум работающего мотора, а потом стрельбу из многих стволов. Я вскочила, надела лыжи и пошла по целине по направлению услышанного шума. Не шла, а просто тащилась, преодолевая сопротивление метели. Мотор все еще работал и несколько раз стреляли, но потом все прекратилось. Идти дальше я не могла, и, увидев почти совсем разобранный новый стог, я направилась к нему, сняла лыжи, укрылась сеном и улеглась. И вдруг услышала собачий лай. Снова встала, надела лыжи и пошла по пологому склону в гору на звук лаявшей собаки. Поднявшись в гору, я увидела освещенное окно крайнего дома, единственное в поселке, — все остальные окна были темные. Повернула к дому, прошла мимо лающей собаки на цепи, поднялась на крыльцо, сняв лыжи, и постучалась в дверь.

Вышел хозяин дома. Я сказала, что заблудилась, и он пригласил меня войти. Помню, что я аккуратно поставила лыжи в углу сеней, вошла в кухню и села на предложенную мне табуретку. Больше всего мне хотелось растянуться на полу этой кухни и уснуть. И еще так хотелось кусочек черной редьки, лежавшей на столе, что я попросила хозяина отрезать мне ломтик. Он отрезал, но сказал, что пойдет разбудит жену и что у них сегодня есть вкусная лапша. Он вышел, разбудил жену, и она, не заходя на кухню, куда-то ушла, наверное, звонить в Дом творчества.

Хозяин рассказал мне, что он прораб на каком-то строительстве и что заполнял наряды рабочим на заработную плату, поэтому не спал, а жена его работает уборщицей в Доме творчества. Их деревня на расстоянии всего пяти километров от него. Спросил меня, не боялась ли я волков, сказал, что были случаи, когда волки нападали на цепных собак в поселке.

Скоро приехал небольшой автобус с врачом, он там же, на кухне, сделал мне укол камфары в руку, меня посадили в автобус и привезли к дому. Целая толпа отдыхающих толпилась на крыльце и в вестибюле. Беспокойство всех было огромное. Когда я не вернулась ни к обеду, ни к ужину, отдыхавший там писатель Александр Альфредович Бек позвонил в воинскую часть и попросил помощи. Это они заводили мотор, стреляли и прочесывали ближайший лес. И хотя их поиски не имели успеха, они все же мне помогли тем, что стреляли и заставили меня повернуть в нужном направлении.

Врач прежде всего решил узнать, какое у меня давление, и когда оказалось, что оно нормальное, я ему сказала: «Теперь Вы знаете, как надо лечить высокое давление?» И все же врач не отпустил меня ночевать в мою комнату, а поместил рядом с врачебным кабинетом. Я сняла лыжный костюм и легла в постель. Мне принесли что-то поесть, после чего я заснула.

Утром я перебралась в свою комнату, переоделась, пришла завтракать и поневоле стала знаменитостью. Все хотели со мной поговорить, узнать подробности моего приключения и спрашивали, не собираюсь ли я о них писать. Но тогда я и не думала писать воспоминания.

Часто я ездила одна в Новый Афон к Аруту и Оле; мы встречались уже не только как друзья, но скорей как родственники. Всегда приятно приезжать туда, где вас любят и ждут. В один из приездов я была такой замученной, что сразу улеглась в постель и решила не вставать, пока не пройдет эта усталость. В тот же день всадник с гор привез корзину роскошных мандаринов, и ее поставили возле моей кровати. В обед Арут принес мне шашлык и стакан красного вина и сказал: «Сталин так не жил, как мы живем».

Пролежав три дня, я встала и сказала Оле, что хочу работать. Фрукты и овощи были собраны, на деревьях оставались только оливки. Я собрала их большую кастрюлю, но ни я, ни Оля не знали, как их надо солить. Оливки простояли дня три, а потом Оля засыпала их крупной солью и поставила в кладовую на полку.

Работать мне все еще хотелось, и я, гуляя, увидела, что колхозники убирают кукурузное поле. Я тут же присоединилась к ним и стала ломать початки кукурузы, пока всех не позвали обедать. В пустом табачном сарае были поставлены деревянные скамьи; на их чисто вымытую поверхность деревянной лопаткой накладывались кучки сваренной мамалыги, в середину которой ложкой наливался соус из фасоли с аджикой. Вымыв руки, все садились на деревянный пол сарая и руками ели мамалыгу, отламывая ее куски от краев и обмакивая в кислый и острый соус.