— Там пачки лет за двадцать — тридцать, — сказал он, — и мы взяли самые свежие. Но вот что я нашел позади картотечного ящика. Наверно, она туда упала, и никто не потрудился вытащить.

И протянул мне старую измятую газету, такую хрупкую от возраста, что я испугался, как бы она не рассыпалась в пыль от одного лишь прикосновения.

— За картотекой был всякий хлам, — сказал Герб, — другие газеты тоже. Тоже старые, но эта древней всех.

Я взглянул на дату: 16 апреля 1985 года.

Этой пожелтевшей газете было почти пятьсот лет! Она вышла из типографии всего лишь через тридцать пять лет после нашего с Гербом отправления в будущее!

И все эти годы она лежала позади картотеки. Ящик картотеки большой и тяжелый, а уборщики в газетных редакциях никогда не славились своей аккуратностью.

И что-то меня все время тревожило. Негромкий шепот в глубине моих мозгов, где-то у основания черепа, все твердил и твердил, что надо кое-что вспомнить.

Я отшвырнул старую газету на стол и подошел к окну. Большая часть стекол была разбита, а уцелевшие были покрыты таким слоем грязи, что стали совсем непрозрачными. Сквозь выбитую секцию я выглянул наружу.

За окном лежал город — почти такой, каким я его запомнил. Башня Джексона еще стояла — самое высокое строение там, в 1950-м, но теперь над ней возвышались три или четыре других дома. Шпиль старого собора исчез, и я пожалел об этом — шпиль был довольно-таки симпатичный. Я частенько смотрел на него через это самое окно сквозь туманную морось дождичка ранней весной или сквозь призрачную кисею первого снегопада. Шпиля недоставало, но башня Джексона была на месте, равно как и многие другие узнаваемые здания.

И все они выглядели очень одинокими — одинокими и недоумевающими, словно пес, которого спихнули с кресла, а он-то считал его своим собственным. Окна их пялились на свет пустыми глазницами, не оживляемые ни единым огоньком. А краски домов выцвели и пожухли, стертые прокатившимися над ними годами!

Уж лучше бы города не было, сказал я себе, уж лучше бы бомбежки сровняли его с лицом земли. Потому что, как это ни ужасно, разрушенный город можно понять и принять. Но невозможно ни понять, ни примириться с городом, который просто брошен умирать в одиночестве.

А люди?!

При мысли о них я почувствовал, как мороз продирает по коже. Неужто все они стали такими, как старик Дэниел Бун? Мы видели, как живет его семья, и это отнюдь не привлекательный образ жизни. Эти люди скатились в прошлое, забыли печатное слово, извратили старые истины и историю человечества, превратив их в сумасбродные легенды.

Понять, как это случилось, довольно просто: вытащите из-под цивилизации ее экономические костыли, и уж тогда бед не оберешься. Сперва будет бессмысленный вандализм и еще более бессмысленное разрушение, порожденное пламенем классовой ненависти, а когда после оргии разрушения ненависть угаснет — возникнет ярость, и еще больший вандализм, и снова ненависть, но порожденная яростью.

Однако как бы низко ни падал человек, он вновь поднимался на ноги — такова его природа; он всегда был упрямым малым.

Но, как видно, в этот раз встать на ноги человек не сумел. Та цивилизация, что была известна нам с Гербом, рухнула лет триста назад, но человек до сих пор спокойно жил в тени своего прежнего величия, не испытывая вдохновения при взгляде на горами вздымающиеся в небеса блоки обработанного камня.

Что-то тут не то. Что-то пошло чертовски наперекосяк.

Кружащаяся в воздухе пыль щекотала мне ноздри, и я вдруг почувствовал, как горит пересохшее горло — мне хотелось пива. Если б я только мог по-соседски забежать к Датчмену…

И тут меня словно пыльным мешком накрыли — выплыла та штука, что весь день вертелась на грани моего сознания.

Я вспомнил лицо Билли Ларсона и его шевелящиеся от волнения уши, когда он подскакивал от нетерпения изложить свою байку про солнечные пятна.

— Боже мой, Герб, до меня дошло! — с криком отвернулся я от окна.

Герб скривился — по-моему, он решил, что я свихнулся.

— Теперь я понял, что случилось, — сказал я, — Надо раздобыть телескоп.

— Слушай, Майк, если у тебя…

Но я прервал его восклицанием:

— Это солнечные пятна!

— Пятна?! — выдавил он.

— Наверняка не осталось ни единого.

Моя догадка оказалась верной.

Пятен на солнце не было — теперь оно было огромным огненным шаром без единого темного пятнышка.

На поиски у нас ушло целых два дня, пока среди хлама на месте бывшего ювелирного магазина мы не отыскали мощный полевой бинокль. Большинство магазинов и складов были обобраны до нитки. Похоже, сперва, после падения правительства, грабительские набеги совершали только время от времени, а потом начали грабить уже систематически.

— Герб, в словах Билли что-то есть. Много пятен — и на дворе веселые времена. Пятен нет — и все идет наперекосяк.

— Ага. Билли был довольно сообразителен. Знал свою науку так, что будь спок.

Я отчетливо представил себе Билли таким, каким он был тогда утром: глаза горят, уши шевелятся, а сам он пламенно толкует о пятнах на солнце.

Он говорил, что Уолл-стрит следует за солнечными циклами. Пятен много — и наступает деловой бум, а нет их — все летит к чертям.

Я вспомнил, как спросил его, что будет, если издать закон против солнечных пятен. Сдается, кто-то таки протащил этот закон через парламент.

В это трудно поверить, но факты налицо. Вот она, история, — лежит заплесневелыми кипами в редакции «Глобуса». В этих статьях рассказывается о том, как мир сошел с ума, когда бизнес сел на мель, о летящих в тартарары правительствах, об ордах голодающих, стирающих с лица земли нацию за нацией.

Я сжал голову руками и застонал. Мне бы теперь бокал пива — Луи так ловко запускал их вдоль стойки, холодненькие, покрытые пышной шапкой пены. Но пива тут не стало уже целые столетия назад. А все из-за солнечных пятен!

Ультрафиолетовые лучи, эндокринные железы и человеческое поведение — на эти ученые слова никто не обращал особого внимания, но эти штуки сыграли с человечеством весьма скверную шутку.

Герб позади меня хихикнул. Я обернулся как ошпаренный:

— Что там еще?

— Бог ты мой, да этот Уош Таббс попал в прескверную переделку.

— Что это у тебя? — увидев, что он читает газету, спросил я.

— А, это? Это та древняя газета, что мы тут нашли. Ну, напечатанная в восемьдесят пятом. Надо забрать ее и показать Дж. Р. Но сейчас я читаю юмор…

Я хмыкнул, но мысли мои все еще вертелись вокруг Солнца. Все это звучало довольно-таки заумно, но другого объяснения все равно не было.

Несправедливо, чтобы жизни всего человечества зависели от удаленного на девяносто три миллиона миль куска материи, но, как бы то ни было, от Солнца зависит все живое. Уберите Солнце — и жизни не станет. И правы были дикари, поклонявшиеся ему как божеству.