В письмах к Гримму императрица не нарадуется новым фаворитом, называет его «самым смешным, забавным и оригинальным человеком, забавным, как дьявол». В отличие от прежних — ленивого Григория Орлова и недалекого Васильчикова — Потемкин, отличавшийся умом, неуемной энергией, способностью все схватывать на лету, быстро приобрел влияние при дворе. Его способности обнаружила не только императрица, привыкшая без всяких на то оснований без удержу хвалить всех своих фаворитов, за исключением Васильчикова. На этот раз государыня не ошиблась, как не ошиблись и наблюдательные дипломаты, быстро обнаружившие в Потемкине даровитого человека. Сольмс доносил в Берлин 15 марта 1774 года: «По-видимому, Потемкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России». Далее Сольмс пишет о преимуществах Потемкина над Орловым: «Потемкин никогда не жил между народом, а потому не будет искать в нем друзей для себя и не будет бражничать с солдатами». Среди иностранцев в этой связи ходил анекдот: Потемкин подымался по дворцовой лестнице, а Г. Орлов спускался по ней вниз. «Что нового при дворе?» — спросил Потемкин. Орлов холодно ответил: «Ничего, только вы подымаетесь, а я иду вниз».

Английский дипломат Гуннинг тоже предрекал новому фавориту блистательное будущее. 4 марта 1774 года он доносил в Лондон: «Васильчиков заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы обрести влияние на дела и доверие государыни. Это — Потемкин, прибывший сюда с месяц тому назад из армии, где он находился во все время продолжения войны и где, как я слышал, его терпеть не могли… Он громадного роста, непропорционального сложения и в наружности его нет ничего привлекательного. Судя по тому, что я об нем слышал, он, кажется, знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем вообще выпадает на долю его соотечественников, при такой же как у них ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении, и хотя распущенность его нрава известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношение с духовенством».

Прошло чуть больше месяца, и в конце апреля тот же Гуннинг, не перестававший следить за возвышением Потемкина, писал о его выросшем влиянии: «Весь образ действия Потемкина доказывает совершенную уверенность в прочности его положения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая объявить это. Недавно он собственной властью и вопреки Сенату распорядился винными откупами невыгодным для казны образом». О возросшем его влиянии свидетельствует также его назначение на правительственные должности. В июне он стал вице-президентом Военной коллегии, что вызвало крайнее раздражение президента Захара Чернышова. Гуннинг по этому поводу размышлял: «Принимая в соображение характер человека, которого императрица так возвышает и в чьи руки она, как кажется, намеревается передать бразды правления, можно опасаться, что она сама для себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии нелегко будет освободиться».

Наряду с восторженными оценками у Гуннинга встречаются и негативные высказывания в адрес фаворита, видимо, навеянные каким-либо неосторожным или пренебрежительным его поступком. Так, 12 апреля Гуннинг доносил: «Насколько я могу судить на основании немногих случаев, встретившихся мне для разговора с ним, мне кажется, что он не обладает теми качествами и способностями, которые обыкновенно приписывались ему, но, напротив того, проявляет большое легкомыслие и пристрастие к самым пустым развлечениям». Все же думается, что этот отзыв о легкомыслии Григория Александровича, так удивившем дипломата, являлся плодом недостаточного знакомства с характером и поведением Потемкина, с его способностью перевоплощаться и переходить от инфантильности к серьезным делам. Некоторые свойства натуры, подмеченные его племянником, выступившим биографом своего знаменитого дяди, объясняют, почему у Потемкина было много врагов, трепетавших перед ним и боявшихся его, но терпеливо ожидавших случая, чтобы если не свалить его, то по крайней мере обуздать его дерзость. А. Н. Самойлов писал, что Потемкин «не мог преодолеть врожденной своей пылкости», в характере его не доставало умеренности, «без коей при дворе трудно существовать». Он позволял себе осмеивать «тех, кои заслуживали порицания»[386].

14 июля 1774 года Екатерина писала Гримму о медовом месяце с новым фаворитом Потемкиным: «Я отделалась от некоего превосходного, но весьма скучного гражданина, которого немедленно, и сама точно не знаю как, заменил величайший, забавнейший и приятнейший чудак, какого только можно встретить в нынешнем железном веке». В письме к Гримму от 3 августа императрица не переставала восхищаться новым фаворитом: «Ах, что за светлая голова у этого человека!.. И при всей своей должности он чертовски забавен». В еще одном письме императрица отмечала бескорыстие Потемкина. Он воевал шесть лет «с большой пользою для отечества, но себе богатства не нажил, потому всегда свою долю отдавал солдатам».

Императрица, как известно, многократно называла Потемкина своим учеником. Надо полагать, что два года пребывания при дворе и были той школой, в которой талантливый и прилежный ученик постигал азы мудрости государственного мужа, набирался опыта и учился радеть о нуждах громадной империи.

К значительным деяниям Потемкина на государственном поприще следует отнести его совет Екатерине отказаться от мелочной опеки над П. А. Румянцевым, командовавшим русской армией на юге и предоставить ему право самостоятельно принимать решения, что несомненно способствовало раскрытию его полководческого дарования. Потемкин оставил следы своего участия в заседаниях Государственного совета, членом которого он был, и высказывал собственные мнения при обсуждении вопросов, касавшихся как внутренней, так и внешней политики, давал советы императрице в связи с ликвидацией последствий пугачевского движения. Его влиянию приписывают решение Екатерины ликвидировать Запорожскую Сечь.

Надо полагать, Потемкин полностью удовлетворял Екатерину и как фаворит, и как ученик. Об этом свидетельствуют награды и пожалования, дождем полившиеся на фаворита. В 1775 году, в день торжеств по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира, он был возведен в графское достоинство, ему были пожалованы осыпанная алмазами золотая шпага и орден Святого Андрея, он получил в награду 100 тысяч рублей. За два года Екатерина украсила грудь фаворита не только всеми отечественными орденами, но и многими иностранными: у Фридриха II она исхлопотала для фаворита орден Черного Орла, у датского короля — орден Слона, у шведского — Орден Серафима, у польского — ордена Белого Орла и Святого Станислава. Потемкину хотелось также получить ордена Золотого Руна, Святого Духа и Голубой Подвязки, но в этом в Вене, Версале и Лондоне Екатерине отказали под тем предлогом, что первыми двумя орденами не награждались лица иного вероисповедания, а орден Подвязки даже соотечественникам выдавался в редких случаях. Наконец в марте 1776 года императрица исхлопотала Потемкину у Иосифа II княжеское достоинство Священной Римской империи. Отныне Григорий Александрович стал величаться светлейшим.

Потемкин будто бы был тайно обвенчан с императрицей. Мысль об этом была высказана давно, но имела форму догадки. И лишь после опубликования писем императрицы к Потемкину, как представляется, догадки обрели статус бесспорного факта, ибо подтверждены самой императрицей, называвшей Григория Александровича «муженком дарагим», «дорогим супругом», «нежным мужем».