– Не огорчайся, так нужно нам обоим. Иногда, может быть, я буду с тобой, буду смотреть на тебя издалека, помогать доброй мыслью. Помни, сын мой, в особенности для Тантры, где действия наши не полностью подвластны сознанию, что мысли добрые и злые, гнусные и чистые имеют свою собственную жизнь и назначение. Раз рожденные, они вливаются в общий поток действий, определяющих Карму – твою собственную, других людей, даже всего народа. Поэтому держи их крепко, не давай цвести недостойным думам. Прощай!

Художник в последний раз увидел под нависшими бровями почти круглые глаза Витаркананды, тонкий горбатый нос, длинную седую бороду, скулы, резко очерченные запавшими щеками. Даярам добрел до указанной ему кельи в нижнем этаже башни, рухнул на постель. Прошла, казалось, всего секунда, а его уже тряс за плечо незнакомый монах. Даярам спустился в ущелье, и, когда повернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на монастырь, было уже поздно – он исчез за поворотом каменного обрыва.

Даярам с проводником принялись подниматься на перевал, сопровождаемые криками хищных птиц. Прошли тягостные дни роковой ошибки отстранения от мира. Возвращение в самую гущу человеческих забот и тревог, ожиданий и расчета заставляло действовать быстро и непреклонно. Удивляясь себе, художник чувствовал, что переполнен энергией и силой. После первого перевала они поднялись на второй, а к ночи ноги усталых лошадей ступили на широкое плоскогорье, поросшее серой пахучей полынью и обрамленное желтыми обрывами. Путники взобрались на холм, где торчали каменные плиты. Все плоскогорье, залитое лучами низкого солнца, превратилось в поляну светлого золота. С юга ее ограждала красно-фиолетовая стена обрывов, а за ней высились горы, одетые синей дымкой. Ближние холмы приняли цвет темного ультрамарина и в отдалении казались лиловыми. Дальше, к югу, гряда за грядой, они светлели. Все более радостна, ярка и чиста была их синяя окраска. Мягкие, округленные вершины напоминали волны воздушной ткани. Эти горные цепи уже приближались к родине. Синяя страна ласково звала к себе, и радость пришла к Даяраму. Не та холодная и бодрая, что рождалась при созерцании снежного великолепия Гималаев, а другая, слегка печальная, что возникает при встрече с живым и прекрасным, бессознательно отражая неизбежную утрату. Разве это не само покрывало Майи? Внизу темное, непроницаемое, а дальше и выше все голубее, прозрачнее и легче эта ткань, сливающаяся с бездонным небом.

– Хорошо! – не то подумал, не то почувствовал Даярам. – Все будет хорошо!

На следующий день они ехали только вниз, к Инду, около двадцати миль. Теплее становился воздух, приветливее покрытые растительностью долины, слабее ветер.

Начальник геологического отряда был удивлен появлением молодого индийца в тибетской одежде, который на его «джухле!» – ладакхское приветствие – ответил на великолепном хинди. На счастье Даярама, начальника вызывали в Сринагар, геликоптер шел полупустым, и художнику не потребовалось подкреплять свою просьбу деньгами. Отпустив проводника с лошадью, Даярам переночевал в лагере, а утром странная насекомоподобная машина завертела огромными лопастями винтов, повисла над Индом и неторопливо двинулась через широкое ущелье к юго-западу. Как во сне, смотрел Рамамурти через прозрачный купол в передней части кабины на проплывавшие внизу пенящиеся потоки, глыбы камней, остро-зубчатые гряды скал, леса деодаров – гималайских кедров. В глубоких ущельях машину обступали грозные стены и осыпи круч, порывы ветра раскачивали геликоптер, угрожая разбить его о скалы. На тонких распорках под корпусом медленно вертелись колеса. Пожалуй, это зрелище беспомощно вертящихся в высоте колес было самым неприятным.

Машина опустилась в аэропорту, у подножия хребта Пир-Панджал, в шести милях от города. Первая победа! Двое суток вместо возможных двух недель! Но в этом еще не было заслуги – пока его вела помощь гуру. Отсюда он начнет действовать самостоятельно…

Прежде всего магазин одежды, хорошая баня после тибетского воздержания. И – на почтамт, может быть, пришел, наконец, ответ Анарендры?

Ответ пришел – почти месяц пролежало толстое авиаписьмо. Значит, оно было уже в пути, когда он упросил гуру заключить себя в темницу. Какой же тупой и упрямый глупец!

Даярам разорвал конверт, и тут внезапная мысль заставила его замереть на месте. А что, если сейчас все его мечты будут убиты?..

– Я совсем не узнал вас в европейской одежде, – услышал он знакомый голос. Начальник геологов стоял неподалеку с молодым светловолосым и голубоглазым европейцем в костюме из тонкой материи, «слишком легком для Кашмира», подумал Рамамурти, который, несмотря на свою тибетскую закалку, позаботился о более плотном одеянии.

Еще во время пребывания Даярама в лагере геологов начальник проникся симпатией к молодому художнику, а совместное восхищение природой Кашмира во время полета еще больше сблизило их. Наблюдательный инженер заметил распечатанный конверт в руке Даярама и прочитал волнение в его лице.

– Простите, я помешал вам! Но мы еще увидимся – дороги путешественников обязательно пересекутся. Пойдемте, господин… – Даярам не разобрал трудной иностранной фамилии.

Письмо начиналось с упрека. Анарендра считал, что если бы Даярам сразу рассказал ему все, то они в первый же вечер освободили бы Тиллоттаму. Анарендра подробно писал, как происходили киносъемки в княжестве Рева. Старый дворец в Говиндархе, где магараджа поселил пойманных им белых тигров, стал местом действия второй части фильма. Похищенная из храма (то есть из Кхаджурахо) девадаси (то есть Тиллоттама) отвезена принцем в свой старый дворец, охраняемый тиграми. Девадаси делает попытку к бегству и едва не погибает, но факир (то есть Анарендра) спасает девушку. Анарендра писал, что Тиллоттама удивляла его, лишенного страха хатха-йога, своим редким мужеством, пока он не понял, что с девушкой неладно. Был момент, когда по ходу действия девадаси бежит по стене, ограждающей внутренний двор, населенный тиграми. Она остановилась на стене, слегка пошатнулась, изображая потерю равновесия и испуг. Съемочная камера яростно застрекотала. Шедший по стене навстречу Тиллоттаме Анарендра увидел, что она не побежала дальше, а продолжала стоять как бы в задумчивости, не слыша сердитой команды режиссера. Огромный тигр, чисто-белый, с густо-черными полосами, встал прямо под Тиллоттамой, высоко приподнялся на передних лапах и вытянул вверх шею. Его ярко-голубые глаза неотрывно следили за ней, склонявшейся к нему, протянув руку. Испуганный режиссер умолк, но кинооператор продолжал снимать неожиданное развитие сцены. Тигр раскрыл пасть, обнажив острые восьмисантиметровые клыки, прижал уши и присел. Его голова сверху показалась Анарендре плоской и широкой, как у змеи, а глаза, исподлобья уставленные на актрису, за секунду до того презрительные и испытующие, стали темнеть, наливаясь злобой. Тиллоттама пошатнулась. Анарендра понял, что еще секунда – и тигр прыгнет так высоко, что достанет ее, или она сама соскочит к нему со стены. Анарендра молнией ринулся вперед, схватил артистку, промчался по стене и спустился по короткой лестнице в тень смоковницы, росшей в углу нижнего двора.

На пленке вся сцена получилась великолепной, и режиссер отказался от дублирования. Он долго объяснял что-то продюсеру, который приехал сюда вместе с экспедицией. Как только «факиры» выполнили свои роли, продюсер самолично рассчитался с ними, рассыпаясь в благодарностях, и предоставил автомобиль до Аллахабада.