— Примерно полтора года, с тех пор как у него появились…

— Эти игрушки. Я жалею, что мой взгляд вообще упал на эти чертовы игрушки. Когда он вернется, то больше их не увидит, это я вам обещаю.

— Госпожа Дурукан, у вас очень умный, творческий и энергичный парень, который в силу обстоятельств ведет неестественный…

— Неестественный? Разумеется, неестественный! Вы думаете, мы хотим для него такой жизни? Неужели вы думаете, что мы жаждем держать его взаперти, опасаясь, что случайный шум остановит его сердце? Это все ради него, поймите. Мы могли бы вести совсем другую жизнь, куда лучше. Но я не жалуюсь, даже не думайте. Я люблю его, господин Ферентину. Я люблю его.

— Слушайте, — перебивает их Мустафа с заднего сиденья. — Не знаю, обратили ли вы внимание, но я вижу ваш цептеп, и полиция Бейоглу звонит вам уже минуты три.

Тот звонок привел их на стройплощадку рядом с проспектом Бостанджи Дудуллу к огрызку яблока, пустой бутылке и упаковке от блинов.

Почему я не защищался, спрашивал себя Георгиос Ферентину. Потому что вы правы, госпожа Дурукан. Я поступил неправильно. Все ваши обвинения в точку. Я мог бы все вам рассказать сразу после того, как поймал битбота стаканом, и мальчик постучал в мою дверь. Но я этого не сделал, потому что не хотел делиться с вами. Хотел, чтобы это было только мое. Я хотел сына. Хотел собственную маленькую семью. Вы бы мне не позволили и теперь уже никогда не позволите.

Шекуре Дурукан без зазрения совести рыдает над мусором, и Георгиос понимает, что сам не стал бы так делать и не сможет.

Мустафа опрашивает рабочих. Георгиосу он кажется странным малым, вроде по-житейски умным, но с набором всяких глупостей в голове, смотрящим на чудеса мира широко открытыми глазами. Мустафа очень беспокоится о Недждете, и Георгиос находит это трогательным.

— Пара людей сказала, что припоминают ребенка… эээ… с птицей на плече?

Шекуре Дурукан берет себя в руки и вытирает лицо влажной салфеткой.

— Это одна из форм, которую могут принимать его игрушечные роботы. Он так и зовет ее Птицей.

— Оригинально. Так вот, кажется, что парень с птицей шел по дороге в северо-восточном направлении.

— Кайишдаги, — говорит Георгиос.

Сержант говорит по полицейской рации и реагирует на это слово:

— Кайишдаги?

— Компрессорная станция.

— Оттуда поступил еще один звонок от вашего сына. Он в торговом комплексе неподалеку от компрессорной станции. Наша машина ближе всех. Поехали.

Шекуре Дурукан едет за патрульной машиной, словно на стамбульском этапе Формулы-1. Она останавливается возле пяти захудалых магазинчиков, которые с гордостью именуют себя «Торговой галереей», бежит по улице, размахивая руками и неистово жестикулируя.

Георгиос и Мустафа пересекают дорогу и идут к АЗС.

— Джан?! Ты здесь? Джан!

— Мальчик ничего не слышит, господин Багли. Фактически он глухой.

Но Джан не глухой и никогда не был. Он когда-нибудь вытаскивал свои беруши? Вот что спросила госпожа Дурукан в потоке обвинений. У мальчика величайшее приключение. Разумеется, он их вынет.

— Джан! — кричит Георгиос. Его голос не приспособлен для крика, он дрожит. — Джан!

Мустафа останавливается, трясет головой, словно у него внезапный приступ зуда. И тут Георгиос тоже слышит это всепроникающее жужжание, словно миллионы насекомых шуршат крыльями.

— Ого! — восклицает Мустафа. Георгиос следует за его взглядом наверх. Воздух над компрессорной станцией закручивается и вибрирует, словно марево, а потом в мгновение ока сгущается, превращаясь в пыльную бурю из ройботов.

16 апреля 2027 года, в восемь часов тридцать минут черные фургоны комитета по финансовому надзору приезжают на площадь Левент, когда Пророк кебабов открывает свой ларек. Женщины и мужчины в костюмах и желтых светоотражающих жилетах с эмблемой министерства финансов Турции между лопаток выскакивают из фургонов и вежливо, но решительно расталкивают «утренних пташек», спешащих на работу. Они направляются к штаб-квартире газово-товарной биржи Озер, проходят мимо охраны, махнув удостоверениями, и идут к лифтам, читая карты здания на своих цептепах. Они заходят в каждый отдел, в каждое подразделение, идут по огромным открытым офисам, высоко подняв удостоверения. По большей части здесь только уборщицы, те немногие сотрудники, что пораньше пришли на рабочее место, встают и тянут шеи, чтобы увидеть эту линию из черных костюмов и желтых жилетов. Кто-то вытаскивает телефоны, но звонки прерываются на полуслове, поскольку цептепы перестают ловить. Сеть обрублена.

Одновременно с атакой черных фургонов программы комитета по финансовому надзору взламывают серверы Озера. Все исходящие сообщения отрезаны — электронная почта, обмен мгновенными сообщениями, видеоконференции, интернет-банк, онлайн-системы банковского учета, автоматические ссылки с торгов. Экран за экраном блестящие листья Денежного дерева гаснут. Благодаря поддержке квантовых суперкомпьютеров в Анкаре программы без усилий взламывают пароли коммуникационной сети Озера и пытаются обрубить все внутренние и внешние звонки. Здесь они впервые наталкиваются на какое-то сопротивление: местные программы-помощники задействуют антивирусные программы, которые пытаются перепрограммировать операционные коды нападающих. Миллиарды копий повреждены и удалены. Война программ длится тридцать секунд, после чего министерству финансов удается прорвать оборону. Но этого хватает, чтобы программы Озера разослали предупреждение всем руководителям.

Восемь пятьдесят. Башня Озера оцеплена, изолирована от финансового мира, это одинокий шип из стекла и стали, вырванный зуб. Агенты комитета по финансовому надзору идут по зданию, опечатывая кабинеты с документацией, отключают серверы. Озер закрыт. Те немногие менеджеры Озера, что находятся в здании, помнят официальную стратегию — уничтожить все. За стеклянными перегородками рабочих ячеек и кабинетов старший персонал выходит из ступора и запускает специальные электромагнитные устройства, чтобы прикончить винчестеры и цептепы, давит флешкарты каблуками, вытряхивает пузырьки с нано в вентиляционные отверстия компьютеров. На всех сорока этажах жужжат шредеры, словно одновременно вырубают все тропические леса. Уничтожить все. В деловых кругах ходит легенда, что бумаги, пропущенные через шредер, отправляют в Африку, где дети сортируют ее и восстанавливают документы. Во всех окнах башни Озера форточки открываются на максимум, и оттуда летит конфетти из документов, пропущенных через шредер, кружась на ветру. Эти клочки бумаги белым снегом падают на головы работников, которые выстроились на площади за линией оцепления, блокирующей подходы к зданию. Какой-то мужчина в пиджаке пытается прорваться через кордон, но полицейские поднимают его и с силой швыряют на мраморные ступеньки.

Девять ноль-ноль. Четверо мужчин в костюмах и с портфелями идут по Истикляль и заходят в отделение банка Анадолу. Работники банка еще подготавливают рабочие места, когда посетители направляются к стойке. Администратор зовет менеджера филиала, и та по одному проводит мужчин через бронированные двери в кабинет в глубине банка. Потом она сканирует их радужные оболочки и просит дважды расписаться — на контракте и на отказе от ответственности, а в обмен выдает каждому пластиковый кошелек, в котором лежат пятьдесят облигаций на предъявителя, каждая по сто тысяч евро. Еще одна подпись на квитанции. Затем она торжественно пожимает им руки. Мужчины пришли вместе, но уходят по отдельности, и каждый идет своей дорогой по Стамбулу.