— Мы не все — как та, кого вы ищете, — говорит Хироко.

Канья вновь оборачивается.

— Но все вы противоестественны. Вас вырастили в пробирках. В природе для таких нет ниши. У вас ни души, ни каммы. Да еще одна пружинщица… — у нее перехватывает дыхание от воспоминания о страшном убийстве, — уничтожила защитника нашей королевы. Для меня вы все одинаковые.

— Тогда отправьте меня обратно в «Мисимото», — холодно предлагает Хироко.

— Нет. Еще пригодишься. По крайней мере ты — хорошее доказательство того, что все пружинщики опасны и что та, другая, — не военная модель. Вот тут от тебя будет польза.

— Мы не опасны, — настаивает девушка.

— Господин Ясимото говорит, ты поможешь найти убийцу. Если так, то сгодишься для дела, а нет — отправлю в компост с навозом, который собирают в городе за день. Твой хозяин уверяет, что от тебя будет польза, хотя я и сомневаюсь.

Хироко опускает голову и смотрит на свою далекую фабрику.

— Думаю, ты ее обидела, — говорит Джайди.

— Чувств у них не больше, чем души. То есть нет совсем. — Канья налегает на румпель, направляя ялик к докам. Дел еще невпроворот.

— Она будет искать себе нового хозяина, — вдруг говорит Хироко.

— То есть? — удивленно оборачивается Канья.

— Сначала она лишилась своего японского владельца, а теперь потеряла и того, на кого работала в баре.

— Точнее сказать, убила.

— Какая разница. Раз хозяина нет, будет искать нового.

— Откуда ты знаешь?

— Это заложено в наших генах, — холодно отвечает пружинщица. — Мы хотим повиноваться и служить кому-то. Нам это необходимо, как вода — рыбе. Ясимото-сан все верно говорит: мы — больше японцы, чем сами японцы. Мы не можем не занимать свое место в иерархии. Она должна найти себе хозяина.

— А если она не такая? Если не будет искать?

— Будет. У нее нет выбора.

— Как и у тебя.

— Да, как и у меня.

Ей показалось, или в этих темных глазах сейчас действительно сверкнули ярость и отчаяние? Проступил признак очеловечивания того, кто человеком быть не может и никогда не станет? Вот так загадка.

Скоро причаливать. Канья переключается на управление, смотрит, есть ли рядом суда, которые станут соперничать с ней за место у причала, и, хмурясь, замечает:

— Странные баржи. Не знаю таких.

— Хорошо разбираетесь в кораблях?

— Поначалу работала в доках — облавы, досмотр грузов… Да и платили неплохо. — Она разглядывает незнакомые суда. — Большегрузные. На таких не только рис можно возить. Никогда не видела…

Ее сердце начинает гулко стучать. Машины, эти огромные мрачные звери, неумолимо идут вперед.

— В чем дело?

— Они на пружинной тяге.

— Ну и что?

Канья разворачивает парус. Ветер с речной дельты подхватывает и уносит суденышко с пути надвигающейся баржи.

— Военные. Это все военные корабли.

С мешком на голове дышать почти невозможно. Совершенно темно, от жары и страха пот заливает лицо. Зачем им замотали головы и вывели из квартиры — неизвестно. К тому моменту Карлайл уже пришел в себя, но едва попробовал возмутиться жестоким обращением, один из «пантер» в кровь разбил ему ухо прикладом винтовки, и пленники молча дали надеть на себя мешки. Через час их пинками подняли с пола, отвели вниз к тарахтящей, дымной, судя по всему, военной машине и затолкали в кузов.

Сломанный палец безвольно обвис; если чуть повернуть связанные за спиной руки — боль невыносимая. Андерсон следит за дыханием и не дает разыграться страхам и фантазиям. От пыльной ткани мешка першит в горле, но стоит кашлянуть, и в ребра будто втыкают острые спицы, поэтому дышит он неглубоко.

Интересно, их хотят казнить для острастки другим?

Голоса Аккарата давно не слышно. Не слышно вообще ничего. Он хочет шепнуть Карлайлу, узнать, рядом ли тот, но получать удар от охранника, если, конечно, в этом помещении за ними тоже присматривают, совсем не интересно.

Андерсон потерял след Карлайла еще когда их вынули из кузова и затащили в какое-то здание. Потом был лифт — вроде бы спускались, как будто в бункер, но для бункера в комнате, куда его впихнули, слишком жарко — пекло невероятное. Мешковина страшно колючая. Помимо прочего ужасно хочется почесать нос в том месте, где его щекочет намокшая от пота ткань. Андерсон мотает головой, пытаясь отлепить материал от лица. Сейчас бы глоток свежего воздуха…

Щелчок в замке. Шаги. Он замирает. Прямо над головой неразборчиво разговаривают. Внезапно его хватают и ставят на ноги — цепляют прямо за ребра, и Андерсон охает от боли. Куда-то ведут — то повороты, то остановки. Руки чувствуют сквозняк, прохладное движение чуть более свежего воздуха; видимо, вентиляция — нос улавливает легкий запах моря. Кругом ходят люди, говорят по-тайски. Похоже, это коридор — голоса ближе, совсем рядом и снова далеко. Он спотыкается, его тычком поднимают и ведут дальше.

Наконец остановка. Тут воздух свежее — работает вытяжка. Постукивают педали-подножки, тонко поскрипывают маховики — все напоминает какой-то вычислительный центр. Андерсона ставят прямо. Он думает, здесь ли его казнят и дадут ли в последний раз увидеть солнце.

Пружинщица. Чертова пружинщица. Как спрыгнула с балкона и нырнула в темноту!.. Это не было похоже на самоубийство. Чем дальше, тем яснее, что лицо девушки в тот момент выражало абсолютную уверенность. Неужели действительно убила защитника королевы? Но если Эмико — убийца, то почему кого-то боялась? Непонятно. Да и какая теперь разница, раз все кончено. Боже, как же щекотно носу.

Он чихает, кашляет от попавшей в горло пыли и складывается пополам — ребра пронзает боль.

С головы срывают мешок.

Андерсон моргает от резкого света, с наслаждением вдыхает свежий воздух и медленно распрямляется.

Большая комната, полная мужчин и женщин в военной форме, компьютеры с ножным приводом, цилиндры с пружинами, даже диодный экран с видами города во всю стену — словно снова попал в вычислительный центр «Агрогена».

А еще — окна. Он ошибся — лифт вез не вниз, а вверх, высоко вверх. Сориентировавшись, Андерсон понимает, что это место должно быть в одной из башен времен Экспансии — из окон открывается вид на город, залитый тускло-алой глазурью заходящего солнца.

Карлайл тоже здесь, ошеломленно смотрит по сторонам.

— Бог мой, как же от вас воняет, — хитро усмехаясь, замечает Аккарат. Говорят, у тайцев есть тринадцать видов улыбки; Андерсон пробует понять, какую именно видит сейчас. — Вас надо вымыть.

Андерсон уже открывает рот, но тут накатывает кашель. Он дышит через зубы, пытаясь утихомирить легкие, однако ничего не выходит, только наручники все сильнее впиваются в запястья, а ребра разрывает от боли. Карлайл молчит. У него на лбу кровь — следы то ли драки с охранниками, то ли пыток.