– Рад видеть вас, отец Мелехций… то есть, генерал Френч, – сказал он.

– И я рад, Хакет.

Хакет указал на скверик:

– Предлагаю посидеть на лавочке, предаться воспоминаниям.

– Неужели всё так плохо? – спросил генерал.

– Смотрите сами…

Они оба знали, что на другой стороне улочки должна быть Темпоральная лаборатория разведслужбы МИ-7. Но только теперь её там не было. Напротив скверика располагалась отнюдь не их сверхсекретная лаборатория, а харчевня «Ишкембеханэ».[186]

– Вижу, полковник, вижу.

– Мы остались без работы, – натужно веселился Хакет. – Я уже всё вокруг обнюхал. Кроме турецкого супа, ничем не пахнет. Супец, правда, неплох, но при султане Сулеймане я едал получше… Может, устроиться к ним поваром?

Они прошли в сквер и сели так, чтобы можно было спокойно любоваться харчевней.

– Представьте, – говорил Хакет, – я опять проснулся военным пенсионером. Сразу после того, как меня на реке Двине задрал медведь. Вот, интересное наблюдение! Где я только ни бывал, а медведи меня драли обязательно в России. Что-то в ней не так с медведями… А каковы ваши успехи, отче, то есть, простите, генерал?

– Уж лучше зовите меня «отче». Какой я генерал! – ответил его собеседник. – Очнулся среди малознакомых людей. Прислушался – а это заседание кабинета министров! Обсуждают, как бы нам опять вставить русским фитиля. И вдруг обращаются ко мне, называя экспертом. Что было делать? Пришлось сказать им правду.

– Правду? Неосмотрительно, отче! Они же ничего не знают про наши забавы.

– Что вы, полковник! Если бы я сказал им правду про это, – генерал кивнул на «Ишкембеханэ», – они бы решили, что я спятил, или, ещё хуже, читаю на ночь фантастические романы. Нет… Я сказал, что их игрушки меня больше не интересуют. В прошедших столетиях мы только и делали, что вставляли фитили всем подряд, а где результат?.. «Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас»[187], вот что я им сказал…

– Это цитата, я полагаю?

– Да! Я сегодня помер епископом, и в голове застряла прорва цитат. Кстати, где наш молодой друг Джон Смит? Он был у моего одра, пока я держался в том мире.

– Не видел, но думаю, придёт, куда он денется! А чем кончилось заседание?

– Тот рыжий клоун, который нынче изображает премьер-министра, был недоволен моим призывом к благоразумию. Я ушёл, на улице махнул рукой, и когда подъехала вот эта чёрная повозка, попросил отвезти меня в Оксфорд. А теперь не знаю, что делать дальше. Куда мне тут следует ездить? Где мой дом? Опять всё с нуля.

– Мне легче. Я хотя бы проснулся в своей квартире и знаю, где живу.

Отец Мелехций ещё немного порассуждал, как теперь жить и на что, а потом вдруг прошептал Хакету в ухо:

– Открою вам тайну, полковник. Я ожидал такого развития событий и однажды в 1668 году сделал вклад в Стокгольме, в Банке трёх сословий. Вас я назвал, как второго бенефициара.

– Благодарю, – обрадовался Хакет. – Это очень хорошо, с учётом набежавших процентов. Но выдадут ли? Столько лет прошло.

– Думаю, выдадут. Ведь я знаю дату вклада, помню номер, и у меня та же подпись.

– Надо же! Помните номер! Это их убедит.

– Запомнить было нетрудно, номер первый. Банк тогда только-только открылся.

– Смотрите: а вот и Джон Смит, – ткнул пальцем Хакет.

Возле турецкой харчевни остановилась санитарная карета с надписью Psychiatric care[188] и два здоровенных санитара вывели из неё Джона Смита. Тот размахивал руками и пытался что-то им доказать.

– Кажется, он нашёл себе новых друзей.

– Идёмте туда, – предложил о. Мелехций.

Увидев их, Джон Смит обрадовался, стал кричать, и его быстренько опять запихнули в машину. К двум доброхотам подошёл старший санитар. На их вопросы он объяснил, что пациент – топ-менеджер крупного рекламного агентства. Прямо на работе упал в обморок, а потом вдруг повёл коммунистическую пропаганду! Предлагал прекратить врать людям, отнять всё у богатых и отдать бедным. В общем, сошёл с ума.

– Мы с ним знакомы, – сказал о. Мелехций. – Позвольте поговорить.

Посмотрев на его генеральскую форму и оценив, что второй участник разговора тоже выглядит солидно, старший санитар позволил. Джона Смита выпустили на свободу. Первым на его пути оказался полковник Хакет, и он тут же вцепился в лацканы его плаща:

– Лаборатории больше нет, мистер Хакет!

– Вы наблюдательны, – похвалил его полковник, пытаясь отодрать руки несчастного от своей одежды. – Зато теперь там кормят куда дешевле, чем в лаборатории.

Затем Джон кинулся к о. Мелехцию, упал на колени и облобызал генералу руку:

– Отче! Когда вы покинули тот мир, по моему настоянию клир отправил послание патриарху, чтобы вас причислили к лику святых.

– Благослови вас Господь, Джон! – осенил его крестом генерал.

– Я умер в надежде, что встречу вас на этом свете и передам сию благую весть!

Санитары переглянулись и придвинулись к ним на один шаг.

Мелехций пояснил им:

– Будьте снисходительны! У молодого человека шок, он только что умер.

– Неужели? – холодно спросил старший санитар.

– То есть он думает, что умер. Мысли в таких случаях мешаются, потому вам и кажется, что он сошёл с ума. А на деле он куда нормальнее большинства.

– Да! – подтвердил полковник Хакет. – Как помрёшь, не сразу сообразишь, где оказался. Мы-то с отцом генералом помирать привыкли, а вот, он… – и Хакет, широко открыв рот, захохотал.

Санитары придвинулись ещё ближе…

В конце мая 1952 года Лавр возвращался с крупной научной конференции, посвящённой истории Крыма, где запевалами были отнюдь не крымские историки и археологи, а большие чины из Академии наук. Уже несколько лет, как он полностью посвятил себя археологии. Вместе с ним в машине был профессор Скворцов. Хоть его и перевели из Крыма в Приднестровье, всё же нашли нужным пригласить на крымскую конференцию. Прежде чем ехать домой, профессор собирался провести два дня у Лавра, посмотреть находки, сделанные невдалеке от Севастополя.

Скворцов был недоволен конференцией.

– Ишь ты! – возмущался он. – «Не искоренены традиции буржуазной науки»! «Вы пропагандисты разоблачённого Марра!»[189]… Нет, Лавр Фёдорович, как же так? Разве не эти же черти совсем недавно навязывали нам клятого Марра? Что вы думаете?