кампари и побеседовать об оливковых деревьях, стадах коз и смерти какого-нибудь старика в деревне. Они не будут говорить ни о чем, что не будет иметь прямого и непосредственного отношения к ним, но будут улыбаться, разделяя свою общую тайну и каждый будет по-своему выражать, излучать особую гордость.

По крайней мне, еще часок Ванни мог понежиться в постели.

* * *

В Криминалпол, где находится отделение римской полиции, занимающееся судебной медициной, в отделе научной аналитики по крупицам собирали улики. С центральной телефонной станции поступили данные обо всех телефонных звонках, сделанных ICH в ЕUR, а также о звонках, поступавших на личный номер Харрисона. Одним из многообещающих путей подхода к охоте за похитителями была разработка банка голосов, запрограммированного для компьютера, выявляющего сходство. Электроника решила, что один и тот же человек звонил с требованием выкупа в ICH и миссис Харрисон. В этом не было ничего особенного. У техников появился только некоторый интерес, когда они, скормив компьютерным мозгам десятки записей, сделанных во время перехвата многочисленных разговоров, усмотрели в них черты сходства с самым свежим материалом. На дисплее появилось досье дела Марчетти. Делу было восемь с половиной месяцев. Был похищен четырехлетний мальчик. Украден у няни-иностранки в округе Авентино в Риме. Арестов по этому поводу не было. На месте не осталось никаких улик. Был выплачен выкуп в 250 миллионов. Банкноты помечены. Но не было обнаружено никаких признаков этих денег. Связь с Марчетти и звонки в случае с Харрисоном были сделаны одним человеком. Интерпретация голосовых данных основывалась на акценте, изобличавшем жителя крайнего юга.

Ночная работа машин. Записи были посланы в Квестуру дожидаться прибытия Джузеппе Карбони.

* * *

Агенте ди Кустодие спешил из офицерской тюремной столовой к главным воротам тюрьмы Асинара. Он не съел завтрака, предназначенного для людей, возвращавшихся с ночной смены после того, как они поприсутствуют во время первой кормежки заключенных. Тяжесть послания, которое он должен был передать по контактному номеру телефону лежала на нем, подавляя приступы тошноты, вызванные страхом.

Его вербовка в качестве связного для ведущих членов НАП, содержащихся в тюрьме Асинара, когда у них возникала необходимость связаться с внешним миром, была давним делом. Так же, как барсук вынюхивает и выкапывает излюбленные коренья, так и члены группы, находящиеся на свободе, вынюхали то затруднительное положение, в котором находился Агенте, и то, что его семья жила, посвятив все силы заботе о ребенке, страдающем заболеванием позвоночника. Отчеты о счетах докторам в городе Сассари на побережье вблизи от Сардинии шли на юг острова, где была расположена тюрьма. Ходили слухи о неспособности отца оплачивать визиты к врачам Рима и Милана, консультации специалистов.

Агенте созрел, как плод, — оставалось только сорвать его. В конвертах оказались уже использованные банкноты, деньги для его жены. Он избавился от долгов, расплачиваясь с врачами, — что-то бормотал о помощи дальнего родственника. Ребенок не поправлялся, но совесть родителей теперь была чиста. Номера телефонов, по которым он должен был звонить, часто менялись, а таинственные послания шли сплошным потоком.

Из Асинары, которая считалась самой надежной клеткой сил итальянского правосудия, побег считался невозможным. Это было место успокоения самых пламенных представителей мужского пола городской герильи, местопребывание тех, чье участие в вооруженных столкновениях против государства, было доказано. Когда-то здесь была колония, затем — тюрьма для немногих либералов, пытавшихся противостоять фашизму Муссолини, позже она обветшала и была переоборудована под место заключения новых врагов. Обновление и переоборудование были задуманы и осуществлены в магистрате Риккардо Пальма. Он хорошо выполнил свою работу и за это умер. Через Агенте слова начальника штаба НАП могли пройти, минуя запертые двери камер, охраняемые коридоры с высокими и хорошо изолированными помещениями, худосочные дворики для прогулок, заслон из решеток и контролируемых электроникой двойных ворот с неподдающимися динамиту запорами. Такое сообщение было передано Агенте, когда он выстраивал очередь заключенных на завтрак. Оно скользнуло в его руку и потонуло в море пота, выделенном его ладонью.

Миновав ворота и направляясь к дом у для тюремной обслуги, где его ждали только волнение и боль, он прочел сообщение на клочке бумаги.

За Тантардини. Репрессалия. Номер четыре.

Агенте находился в тисках компромисса, он шел, как в тумане, терзаемый страхом и угрызениями совести, но как только он увидел бледное и измученное лицо жены, все эти чувства улетучились. Она приветствовала его у входной двери. Его ребенок умирал, жена теряла силы, но кому было до этого дело? Кто ему помог? Он небрежно поцеловал ее и прошел в комнату, чтобы переодеться. Потом молча посмотрел через полуоткрытую дверь на ребенка, спящего в своей кроватке. В цивильной одежде, не давая никаких объяснений, он спустился вниз, в деревушку, позвонить по номеру, который ему дали. Он звонил в Порто Торрес, находившийся напротив, через узкий канал. Через день или два он будет смотреть по маленькому черно-белому телевизору, стоящему в углу его гостиной, результаты своей деятельности курьера.

* * *

Давление переполненного мочевого пузыря наконец разбудило Джеффри Харрисона. Он потянулся, дернув рукой в наручнике, и чуть не вывихнул запястье, почувствовав тотчас же неудобство оттого, что спал в одежде. На нем был все тот же костюм, который он надел, собираясь на работу, на шее галстук, единственной уступкой обстоятельствам было то, что верхняя пуговица его рубашки была расстегнута. Солнце еще не играло бликами на крыше амбара, и он замерз, даже дрожал. От его носков дурно пахло, и этот запах распространялся в замкнутом пространстве между балками потолка и тюками. Летом он всегда носил нейлоновые носки и, как только приходил вечером домой, менял их.

Он ведь не говорил на этом языке? Никогда не проходил курса Берлица. Единственное, что он мог сделать — заказать еду и приветствовать своих коллег по работе в начале дня. Так что он мог сказать людям в другой половине амбара? Ему хотелось помочиться, присесть на корточки и облегчиться, а он не знал, как об этом сказать. Исконные человеческие функции, исконный человеческий язык. Он не мог позволить себе запачкать брюки. Это было отвратительно и из-за безвыходности он закричал.

— Эй, вы там, идите сюда.

Он кричал по-английски, как если бы из-за его острой и неотложной нужды они должны были его понять. Они придут, Джеффри, захотят же они узнать, почему узник кричит: «Идите сюда». Внезапно он услышал движение, и голоса двоих мужчин приблизились. Послышался скрип двустворчатой двери амбара, которая была скрыта от него тюками, и приставная лестница задрожала под весом поднимающегося по ней человека. Сначала появился