триместра. Да и большинство преподавателей сразу после занятий отправились по домам. Уборщики должны были прийти только в пять. Спектакль «Отелло» предполагалось начать в восемь, что давало возможность всем участникам сходить домой, пообедать и вовремя вернуться, чтобы подготовиться к выступлению.

Не выпуская из рук свой красный портфельчик, я осторожно шагнула в коридор и, дробно топоча своими новенькими туфлями по полированному полу, пошла в ту сторону, где находился Маленький Театр – я знала, куда идти. Я не раз бывала в этом театре и хорошо помнила переплетенные друг с другом маски Трагедии и Комедии, висевшие над дверью. Мне эти маски не нравились: они меня пугали. Толкнув дверь, я вошла и увидела, что в театре темно.

Свет в зале был погашен, зато пустую сцену буквально заливало яркое зеленое сияние. На сцене была установлена декорация: каменные стены, как в башне замка, и стрельчатые окна; мне это чем-то напомнило Перечницу. А то зеленое сияние исходило из открытого люка. Его отблески на занавесе и декорациях создавали ощущение зеленой листвы. Еще издали услышав знакомые голоса и чей-то отдаленный смех, я громко спросила:

– Конрад, ты где?

Голоса смолкли. Я подошла чуть ближе. Сбоку от сцены виднелось несколько ступенек, по которым на нее можно было подняться, и я, чуть помедлив, поднялась и тут же услышала, как из залитого зеленым светом люка донесся такой звук, словно там проволокли что-то тяжелое.

– Конрад, ты тут? – снова спросила я, и мой тихий голосок показался мне оглушительно громким на пустой сцене.

А тот странный звук послышался снова, только еще ближе. Теперь мне казалось, он исходит прямо у меня из-под ног, и я вдруг подумала, что нечаянно разбудила нечто ужасное. Почти одновременно с этим из какой-то коробки, стоявшей в кулисах, раздалось неприятное шипение, и на сцену начал изливаться густой белый дым, от которого почему-то пахло мелом, резиной и опилками. Зеленое сияние как бы растворилось в этом дыму – так сухая краска растворяется в плошке с водой, – и мне показалось, что несколько капель этого ядовито-зеленого света пролилось на мои распрекрасные туфельки. И эти капли света были очень холодными! А чуть позже я заметила, что капельки зеленоватой влаги выступили и на моем красном портфельчике, который я судорожно прижимала к груди.

Я снова окликнула Конрада, но на этот раз задыхающимся шепотом. Тот жутковатый звук слышался теперь уже совсем близко, и мне показалось, что я различаю еще и чей-то голос, негромкий и очень знакомый; и этот голос нашептывал: Бекс, Бекссссс, – а исходил он из открытого люка, вокруг которого так и клубился зеленовато-желтый дым, образовывая на полу нечто вроде лужиц. Потом из этого зеленого дыма вынырнула голова с уродливо маленьким, лишенным какого бы то ни было выражения личиком над поистине гигантскими плечами.

Существуют два типа людей, Рой: одни застывают на месте, стоит оказать на них давление, а другие сразу же сами идут в атаку. Я принадлежала ко второму типу и действовала совершенно инстинктивно. Покрепче ухватившись за ремень своего красного портфельчика, я что было сил замахнулась и ударила портфелем прямо по металлической подпорке, благодаря которой дверца люка и оставалась открытой. Подпорка упала, портфель вылетел у меня из рук, чудовищная фигура тут же исчезла в люке, и тяжелая дверца захлопнулась с таким грохотом, что он, казалось, заполнил собой весь мир. Потом откуда-то из-под сцены донесся глухой стук, словно там упало что-то тяжелое, и наступила тишина. И в этой тишине испуганно запел-запричитал без слов чей-то голос.

Я понимала только, что лишилась своего красного портфельчика, что он исчез в том страшном люке, и эта утрата полностью заслонила для меня все остальное. У детей ведь своя шкала ценностей, Рой. Они видят окружающий их мир как бы со своей собственной, очень маленькой и странной, колокольни. А взрослые, как представляется детям, живут где-то высоко над ними в некоем неясном тумане. Мысли и поступки детей всегда связаны с сильными чувствами и определенными ритуалами, которых взрослые не понимают. Вот почему и смерть брата оказалась для меня практически незамеченной на фоне куда более серьезной «трагедии» – мой красный портфельчик исчез, угодив прямо в логово того чудовища.

Теперь, будучи взрослой, я это все вполне способна понять. Когда оглядываешься на свое прошлое как бы через окно заднего вида, то все видится безупречно четко, все сразу встает на свои места. Один мальчик в маске moretta и в длинном черном плаще стоял на лесенке; второй мальчик ждал внизу, в комнатке под люком. И маленькая девочка в ужасе захлопнула дверцу этого люка, из-за которой лилось зеленое сияние – точно так же она захлопывала и крышку унитаза, чтобы заглушить зловещий звук сливающейся воды и защитить себя от жуткого мистера Смолфейса. Только дверца люка оказалась гораздо тяжелей крышки унитаза; она размозжила мальчику, стоявшему на лестнице, череп, и через несколько секунд он умер.

– Это все удивительно быстро произошло, – рассказывал мне Фентимен, когда мы с ним еще стояли на берегу того дождевого озерца. – Я, наверное, еще целую минуту не мог поверить, что Конрад не притворяется. Невозможно же, чтобы человек секунду назад был еще жив, а уже в следующую секунду – мертв? Наверное, я на какое-то время попросту утратил и счет времени, и способность соображать.

Я улыбнулась, услышав эти слова, прекрасно сознавая иронию той ситуации, в которой и сама оказалась. И Фентимен был, конечно, абсолютно прав: всегда оказывается неожиданностью то, как легко отнять у человека жизнь. В кино и телешоу изображают гибель человека как нечто сложное и страшно драматичное. Однако смерть Конрада, как и в лучших классических драмах, случилась не на сцене, а за кулисами. Но тогда я понимала лишь, что сумела дать отпор своему мучителю, захлопнув перед ним дверь.

И вот теперь с помощью Фентимена мне удалось соединить последовательность событий. Конрад и Фэтти находились тогда в комнатке под люком, планируя очередную мерзкую выходку и желая зло подшутить над мисс Маклауд. План, собственно, был не так уж и сложен. Маленький пакетик порошка, вызывающего невыносимый зуд, надо было незаметно прикрепить спереди к лифу платья Дездемоны; я знала, что такого типа проделки всегда вызывали у Конрада особый восторг. Доминик в это время пошел встречать Милки, который вот-вот должен был выйти от директора. Скунс тоже там находился; его громогласный рев был слышен даже сквозь закрытые двери директорского кабинета. Не успел Милки выйти, как они оба услышали отчаянный вопль Фэтти и поспешили в театр. Спустившись в комнатку под люком, они увидели на полу мой красный портфельчик, а рядом с ним тело