Стратиг восточных римлян был, должно быть, очень рад найти праздничный стол, накрытым на привычный ему грекоримский манер, в обеденном зале под названием Дельфика.

О Боге, заметим, ни слова.

Так были насильственно разделены два успевших тесно сблизиться народа Африки — вандальский и римский. Они даже начали говорить на одном языке, настолько переняв привычки и обычаи друг друга, что, сидя (или возлежа) в обеденном зале, называемом ими обоими одинаково, ели одинаковые кушанья, приготовленные по одинаковым кулинарным рецептам. Вспомним, что писал об этом Эдуард Гиббон: «После того, как три поколения вандалов прожили в достатке и в наслаждениях теплого климата, суровые доблести этого народа исчезли и он мало-помалу сделался самым сластолюбивым из всех народов земного шара (всецело уподобившись в этом афроримлянам — В. А.). В своих виллах и садах, достойных того, чтобы их называли персидским именем земного рая («пардес»-«парадис» — В. А.), вандалы наслаждались прохладой и роскошью, а после ежедневного пользования ваннами, садились за стол, за которым им подавали все, что можно было найти самого изысканного на суше и в морях. Любовь и охота были главными занятиями их жизни, а в свои свободные часы они развлекались пантомимами, бегами колесниц и театральными представлениями, заключавшимися в музыке и танцах.» («Закат и падение Римской империи»). Но внезапно все переменилось, как по мановению волшебного жезла злобного колдуна. Внезапно вандалы вновь стали германским «народом-мигрантом», обреченным, с чадами и домочадцами, пуститься странствовать в поисках нового пристанища (за исключением пошедших, ввиду очевидной безысходности их положения, на императорскую службу). В то время как римляне, оставшиеся в Карфагене, сделали вид, что так и надо, как если бы не было столетия вандальского господства, хотя под властью вандалов в римской Африке царил мир, процветала торговля, в приморских городах возникли международные кварталы и вообще сложилась крайне интересная, своеобразная, привлекательная во всех отношениях, смешанная культура.

Так доказала свое превосходство интеллектуальная концепция Велизария, принесшая свои плоды. Великий афроримский мегаполис, не отданный, волей восточноримского стратига, на поток и разграбление, как будто возродился к новой жизни.

Благодаря этим описаниям, которые могли выйти лишь из-под пера очевидца, перед нами оживают картины жизни, отделенной от нас более чем пятнадцатью веками человеческой истории. Жизни в самодостаточном, однако открытом всему миру, космополитическом мегаполисе, на фоне миллионного (или даже полумиллионного) населения которого несколько тысяч пришедших его «освобождать» восточноримских воинов не слишком бросались в глаза. Прежде всего — потому, что им было запрещено пускать в ход по любому поводу оружие и насиловать женщин. С другой стороны, в таком огромном городе победителям и не нужно было никого насиловать, местные представительницы прекрасного пола легко открывали свои сердца «освободителям». А если та или иная карфагенская красотка вдруг оказывалась слишком неприступной, можно было без труда воспользоваться услугами многочисленных карфагенских писцов и диктовать им хоть по дюжине любовных писем в день, пока сердце красотки не смягчалось. Писцы могли помочь и тем воякам Велизария, у которых за морем была зазноба. Ведь «для тебя, родная, есть почта полевая…» И везли императорские галеры по Средиземному морю (наконец-то ставшим снова «нашим» для «ромеев») любовные послания, да и просто письма близким, на родину воинов Юстиниана — в Константинополь, Афины, Сирию, Анатолию, Египет. Полевая почта VI столетия работала исправно.

Стоило смолкнуть лязгу оружия, как появились предсказатели, и в первую очередь — те, которым все было заранее известно. Как сообщает нам Прокопий: «.в Карфагене в древние времена дети, играя, произносили старинное прорицание, что гамма (буква «Г», по-гречески — В. А.) прогонит бету (букву «Б», опять-таки, по-гречески — В. А.), и что опять бета прогонит гамму. Тогда это дети произносили во время игры и оставалось оно неразрешимой загадкой, теперь же, напротив, все стало ясно. Ведь сначала Гизерих прогнал Бонифация, а теперь Велисарий — Гелимера. Была ли это народная молва или предсказание, но таким образом оно исполнилось.». Дело в том, что имя Велисария начинается со второй буквы греческого алфавита, которую по Эразмовой системе следует произносить как «б» (бета). Но, поскольку автор настоящей книги цитирует перевод труда Прокопия, сделанный в соответствии с другой, Рейхлиновой, системой транскрибирования греческих слов, согласно которой вторая буква греческого алфавита произносится как «в» (вита), имя восточноримского стратига передается в нашей книге (при цитировании Прокопия) не в форме Белизарий (как следовало бы поступать в строгом соответствии с Эразмовой системой), а как Велисарий, в основном же тексте нашего повествования — как Велизарий (гибридный вариант, устоявшийся, к сожалению, в отечественной литературе). Но это так, к слову…

Даже соперничество между двумя ветвями христианской веры, кафолической и арианской — главный бич Карфагена на протяжении последнего столетия — казалось, улеглось чудесным образом, посредством вещих снов и благотворного воздействия святых, как бы без человеческих усилий, что было для сохранения мира, порядка и спокойствия на улицах города, пожалуй, не менее важным, чем поддержание строгим и справедливым полководцем императора Юстиниана дисциплины в рядах своих доблестных воинов. Главную роль в умиротворении сыграла одна из самых знаменитых и наиболее часто посещаемых церквей Карфагена — роскошная базилика святого Киприана, расположенная на морском берегу в предместье мегаполиса. Тацит Цецилий Киприан (Циприан) был отпрыском именитого афроримского сенаторского рода, одной из самых аристократических фамилий Карфагена, и отрекся от язычества в пользу христианства уже в преклонном возрасте. Введенный, так сказать, в курс дела опытным христианским учителем, Киприан, в 248 г., после смерти епископа Доната, сменил его на епископской кафедре Карфагена, откуда был вынужден бежать в период гонений, воздвигнутых на христиан римским языческим императором Децием (Декием). После гибели Деция (по воле Божьей, сбитого с коня и утонувшего в болоте) в битве с готами при Абритте и начала эпидемии чумы в 253 г., Киприан, однако, возвратился в Карфаген. Своими пламенными проповедями и посланиями он боролся за единство христианской церкви, пока не пал, уже в глубокой старости, жертвой очередных гонений на исповедников Христовой веры, воздвигнутых императором Валерианом. По повелению императорского наместника Максима престарелый Киприан «принял мечное сечение» 14 сентября 258 г.