рельефное изображение застолья курильщиков в пивной. Подняв табачницу над головами снующей толпы, чтобы показать ее владельцу, Наташа выкрикнула вопрос о цене. В ответ ей выкрикнули:

– Десять евро!

Сумма была пустяковая, но для разбора выморочного хозяйства все же высоковата. Да и как можно превратить в бисквитницу, как мечталось Наташе, глиняный сосуд, от которого разит табаком? Наташу мои аргументы убедили. Мы ретировались и продолжили поиски приключений и интересных вещей.

Когда мы вернулись к толпе вокруг остатков «ликвидированного хозяйства», табачницы уже не было. Такие потери, даже если ты не горел желанием непременно приобрести предмет, всегда вызывают некоторую досаду. Невольно начинаешь сомневаться, не прогадал ли, упустив интересную вещь, которую, быть может, недооценил.

И вдруг мы увидели табачницу на прилавке торговца в центральной, самой престижной части рынка. Словно притягиваемые магнитом, мы подошли к табачнице, не спуская с нее глаз. Подняв глаза на ее владельца, я тут же узнал одессита, у которого я три с половиной года назад купил подсвечник с итальянской крестьянкой.

Наташа спросила о цене. Торговец нахваливал товар, датировал его эпохой основания Германской империи 1871 года и попросил за него цену вдвое выше прежней – 20 евро. Должен заметить, Наташа в таких случаях мгновенно находит правильные слова. Засмеявшись, она звонко, так, чтобы торговец услышал, сказала, обернувшись ко мне:

– Только что за углом мы могли купить это за десятку. – Наташа грациозно махнула рукой в ту сторону, где толпа копошилась над обломками выморочного хозяйства.

– Дарю! – Торговец сделал широкий жест.

Тем временем меня привлекли на его прилавке парные полочки в югендстиле из красного дерева под вазы. Торговец хотел за обе 70 евро. Ему почему-то приспичило продать их именно нам. Когда к его прилавку подошел кто-то из несимпатичных ему бывших «наших» и заинтересовался полочками, он отпугнул того суммой 120 евро.

Но мы не могли приобрести подставки: у нас в карманах на тот момент оставалась всего одна двадцатка. Продавец вновь проявил верх гибкости, снизив цену вдвое и взяв с нас 20 евро. Остальные 15 мы должны были занести в другой раз. Что же касается табачницы, он не отступил, сколько Наташа ни отнекивалась, пока она не упаковала ее в рюкзак.

Его имени я не помнил. Мы познакомились вновь. Алик почему-то выделил нас среди прочих клиентов. Он каждый раз, когда мы встречались на рынке, выходил из-за прилавка, надолго останавливал нас, чтобы с удовольствием поболтать. Из его отрывочных рассказов вырисовываются самые общие контуры его жизненной траектории.

* * *

Молодой одессит из благополучной семьи, с влиятельным отцом, в лихих 1990-х был вынужден спешно покинуть родину и перебраться в Германию. Вероятно, он имеет задатки талантливого организатора. Как и в Одессе, ему пришлось заниматься всем подряд, что было доступно на новой родине: в Германии это были торговля на блошином рынке, «ликвидация домашних хозяйств», строительство домов и ремонт жилья бригадным способом.

Когда мы пытаемся что-то вспомнить из его фраз или рассказов, с удивлением обнаруживаем, что Алик, подобно привидению, не отбрасывает тени и не оставляет следов в нашей памяти. Его речь, быстрая, певучая, искрометная и уморительная, перескакивала с темы на тему, не давала передышки, заставляла держаться за животики и была оригинальной знаковой системой, понятной, но невоспроизводимой. Алик никогда не повторялся: если его переспрашивали, он рассказывал историю другими словами – или вообще другую историю.

Рассказы из репертуара Алика походили на сюжеты из авантюрных романов или сатирических рассказов. Он повествовал, например, как, прилетев из Германии на родину, на несколько часов был задержан на границе в Одесском аэропорту, поскольку, как он с удивлением узнал, официально считался умершим. Или рассказывал о чистке труб печного отопления в старинном многоэтажном доме, во время которой он со своей бригадой нашел клад золотых монет. Однако емкость, в которой они хранились, прохудилась, и монеты рассыпались по многочисленным недоступным для человека выступам внутри трубы. Ситуацию удалось спасти с помощью кота, которого спустили в дымоход на веревке. Бедное животное, воя и судорожно перебирая лапами, сбросило все застрявшие монеты вниз, где их караулили находчивые кладоискатели. «В жизни не видел таких черных котов», – резюмировал Алик. Или сообщал о неожиданном сюрпризе, который ждал его при покупке вслепую, без предварительного осмотра, интерьера выморочной виллы. Стены комнат в ней густо украшали более тысячи картин, которые многие годы покупали ее владельцы. Дети Алика, помогавшие в «ликвидации хозяйства», полторы недели паковали картины, которые теперь заполонили все складские помещения удачливого «ликвидатора».

* * *

Алик, покинувший постсоветское пространство в 1990-х, и впрямь, как привидение, завис в воздухе. Это ощущение возникает вопреки его внушительной комплекции, его избирательной щедрости и тому факту, что он, видимо, материально крепко стоит на ногах. Алик придает особое значение семье. Это его якорь в стране, которая остается для него чужой. Это – константа в переменчивом настоящем и растворившемся прошлом.

Но окружение Алика и среда за пределами самого узкого семейного круга вызывают у него неприятие и сарказм. Он ругает немцев, которые следуют законам, заглаживают старые грехи и в конечном счете оказываются в дураках. Он ругает местных русских, которые «ради понтов» раздуваются как мыльные пузыри, живут в долг, завидуют друг другу, жадничают и лгут на каждом шагу. Он недоволен торговцами на блошиных рынках, которые скрывают доходы, и клиентами, которые не дают «правильную» цену. Он костерит коррупцию на украинской и белорусской таможне. Он с ностальгией вспоминает старую Одессу, которой больше нет, и старые мюнхенские блошиные рынки, на которых пару десятилетий назад можно было за пару часов с утра пораньше заработать пару тысяч немецких марок или евро.

Алик ворчит на меня за то, что я не зарабатываю деньги на своих книгах, и не понимает, зачем в таком случае я их пишу. Он убеждает меня в бессмысленности моего желания что-то узнать про Манни, потому что правды я ни от кого не добьюсь. Мол, теперь о нем будут рассказывать все что угодно и многие захотят выдать себя за его друзей. Или принципиальных недругов: пострадавшие всегда найдутся, надежные свидетели – никогда. Я не жду, что эта книга убедит его в пользе моего ремесла. Впрочем, не для этого я пишу. Я удовлетворяю, как говорит мой друг Боря, собственное любопытство. А это теперь, как известно, не обязательно приносит достаток даже в богатых странах.

ГЛАВА 3. РУССКИЕ НА НЕМЕЦКОЙ БАРАХОЛКЕ

Улыбка, знание языка, тщательный осмотр предмета вашего желания без выражения восторга на лице – все это будет вам в помощь на блошином рынке.

Александр Васильев[574]

(Знаменитые) русские на блошином рынке

На немецком блошином рынке часто слышишь русскую речь. Вот две женщины среднего или старшего возраста оживленно обсуждают подарки, которые они ищут перед поездкой к родственникам или накануне возвращения в Россию или Украину. Вот пожилой мужчина торгуется или обменивается новостями с русским продавцом. Там встретившиеся знакомые-эмигрантки возбужденно демонстрируют друг другу только что добытые покупки или обсуждают вчерашнюю передачу «Наличные за раритет». А здесь у пивного киоска спорит о политике группа мужчин. Молодых лиц не видно, преобладают люди в возрасте от сорока до семидесяти. Иногда можно услышать здесь и имена знаменитых соотечественников, когда-то заглядывавших сюда в поисках антиквариата или материалов для театрального реквизита. О нескольких знаменитых «русских» на европейских блошиных рынках и пойдет речь.

* * *

Один мой знакомый утверждал, что, когда он в 1990-х годах эмигрировал в Германию, на мюнхенском блошином рынке помнили о кратком и ярком, как хвост кометы, появлении здесь в 1987 году Сергея Параджанова (1924–1990). Гениальный кинорежиссер и сценарист, художник и мыслитель, рассказчик и мистификатор, знаток антиквариата и мастер торга, фантазер и щедрый даритель запомнился острым глазом на раритеты и артистизмом диалога с их владельцами. Впрочем, не исключено, что мой знакомый привнес в рассказ о Параджанове собственные впечатления или свидетельства коллег об экстравагантном любителе блошиных рынков из его киевского периода 1950-х – начала 1970-х годов.