Как бы там ни было, мсье Руссель-Кийу положительно утверждает, что Томск не только самый очаровательный город Сибири, но и один из прелестнейших городов мира, он хвалит его дома с колоннами и перистилем, тротуары, мощенные деревянными плахами, широкие четко расположенные улицы и пятнадцать великолепных церквей, что отражаются в водах Томи, по ширине превосходящей любую из французских рек.

Истина лежит посередине между этими двумя крайними мнениями. Томск, который насчитывает двадцать пять тысяч жителей, живописно располагается ступенями на склоне высокого, довольно крутого холма.

Однако прелестнейший город на свете стал самым уродливым, когда его оккупировали захватчики. Кому взбрело бы в голову восторгаться им в это время? Его защищали несколько батальонов пеших казаков, расквартированных здесь постоянно. Они не смогли дать отпор полчищам эмира. Часть жителей, родственная им по происхождению, оказала его ордам радушный прием, и с этого момента Томск не казался больше ни русским, ни сибирским городом – его словно бы разом перенесли в центр Кокандского или Бухарского ханства.

Именно в Томске эмир решил встретить свои победоносные войска. В их честь собирались закатить праздник с песнями, танцами и всяческими выдумками, которому предстояло завершиться бурной оргией.

Место, выбранное для этой церемонии, оборудовали в азиатском вкусе. Это было обширное плато, расположенное на холме, на сотню футов возвышающемся над течением Томи. Отсюда открывался просторный вид на перспективу изящных домов и церквей с пузатыми куполами, на множество речных излучин и на заднем плане леса, окутанные жарким туманом. Все это красовалось в великолепном зеленом обрамлении, которое создавали несколько рощ гигантских кедров и сосен.

Слева от плато возвышалось что-то вроде блистательной декорации, имитирующей дворец диковинной архитектуры, – образцом для нее наверняка послужили некоторые бухарские здания в стиле отчасти местном, отчасти мавританском: это временное сооружение было воздвигнуто в форме широких террас. Над дворцом, над верхушками минаретов, торчавшими со всех сторон среди осеняющих плато древесных крон, кружили сотни ручных аистов, доставленных сюда из Бухары одновременно с армией.

Террасы предназначались для придворных эмира, его союзников-ханов, высших сановников, а также для гаремов каждого из этих властителей Туркестана.

Среди этих султанш, которые в большинстве были не более чем рабынями, купленными на невольничьих рынках Закавказья и Персии, некоторые носили покрывало, скрывающее их от посторонних глаз, лица других оставались открытыми. Наряды у них всех были чрезвычайно роскошны. Изысканные плащи с рукавами, поддернутыми сзади к плечу и закрепленными тесьмой на манер пуфов, известных европейской моде, выставляли напоказ их обнаженные руки в браслетах, соединенных между собою цепочками из драгоценных камней, и маленькие тонкие пальчики с ногтями, выкрашенными соком хны. При малейшем движении эти плащи, у одних шелковые, тонкие, словно паутина, у других из легкой аладжи, турецкой шелковистой ткани, в тонкую полоску, слегка шуршали, что так приятно для слуха восточного мужчины. Под этим верхним одеянием переливались и сверкали парчовые юбки, прикрывая шелковые панталоны, которые легонько ниспадали на мягкие, тонкие сапожки, изысканно резные и расшитые жемчугом. У тех женщин, что не прятались под покрывалом, можно было полюбоваться длинными прядями ниспадающих из-под тюрбана волос разных цветов, чарующими очами, великолепными зубами, ослепительными чертами, прелесть которых еще более подчеркивалась чернотой тонко подведенных бровей и тенями на веках, слегка тронутых графитом.

У подножия террас под штандартами и орифламмами[8]бдила личная стража эмира: у каждого обоюдоострая кривая сабля на боку, кинжалу пояса, в руке пика десяти футов длиной. Некоторые из этих восточных вояк имели вдобавок белые дубинки, у других были алебарды, украшенные султанами из золотых и серебряных нитей.

Вокруг повсюду, вплоть до дальнего конца этого широкого плато на крутых склонах, чье подножие омывала Томь, скопилась разноплеменная толпа, состоящая из представителей всех народов Средней Азии. Там были узбеки в своих черных бараньих папахах, рыжебородые и сероглазые, в «архалуках» – это одежда наподобие туники, скроенной на азиатский манер. Теснились там и туркмены в своих национальных костюмах – в широких панталонах ярких расцветок, куртках и плащах из верблюжьей шерсти, в красных шапках, конических либо, напротив, расширяющихся кверху, в высоких кожаных сапогах на русский манер, у пояса на узком ремешке – огниво и кинжал. Здесь же рядом, подле своих господ, можно было увидеть и туркменских женщин с косами, удлиненными посредством шнурков из козьей шерсти, в рубахах с открытым воротом, поверх которых накинута «джуба» в голубую, пурпурную, зеленую полоску, а на ногах шнуровка из пестрых перекрещивающихся ленточек поддерживает кожаные сандалии. Казалось, все народности, обитающие близ русско-китайской границы, поднялись по зову эмира: были там и жители Маньчжурии, мужчины с выбритыми лбами и висками, с волосами, заплетенными в косы, в долгополых одеждах, в шелковых рубахах, перепоясанных на талии, в овальных колпаках из ярко-вишневого атласа с черной каемкой и красной бахромой и женщины восхитительного типа красоты, кокетливо украшающие свои черные волосы искусственными цветами и изысканными бабочками, прикалывая их золотыми булавками. Наконец, не обошлось и без монголов, бухарцев, персов, туркестанских китайцев – все были представлены на празднестве победителей.

Только сибиряков не видно было на этом приеме. Те, кто не успел бежать, затворились в своих домах, боясь грабежей, которые могли начаться по повелению Феофар-хана, дабы достойно увенчать торжественную церемонию.

Было уже четыре часа, когда эмир под гром барабанов, пение труб, пушечную и ружейную пальбу соизволил выехать на площадь.

Феофар восседал на своем любимом коне, голову которого венчал усыпанный бриллиантами султан. Эмир остался в своем воинском облачении. Рядом с ним выступали правители Коканда и Кундуза, первые вельможи ханств, а следом во множестве шествовали штабные офицеры.

В этот момент на террасе появилась старшая из жен Феофара, правительница, если позволительно так назвать султаншу Бухары. Но будь она владычицей или рабыней, эта женщина, персиянка по происхождению, была неописуемо прекрасна. Наперекор мусульманскому обычаю – и наверняка по прихоти эмира – она не закрыла своего лица. Ее пышные волосы, заплетенные в четыре косы, нежно скользили по ослепительно белым плечам, едва прикрытым шелковой накидкой, шитой золотом и прикрепленной на затылке к головному убору, усыпанному драгоценными камнями немыслимой стоимости. Из-под ее голубой шелковой юбки с широкими полосами глубокого синего цвета ниспадали газовые шелковистые шальвары, выше пояса на ней была надета пышная рубашка из той же ткани с изящным округлым вырезом под горло. Но с головы до стоп, обутых в персидские туфли, на ней сверкало такое обилие украшений, золотых туманов, нанизанных на серебряную нить, турецких бус, бирюзы, добытой на знаменитых копях Эльбруса, колье из сердоликов, агатов, изумрудов, опалов и сапфиров, что казалось, будто ее юбка и корсаж сотканы из драгоценных камней. Что касается тысяч бриллиантов, сверкавшиху нее на шее, на руках выше локтей, на запястьях и пальцах, на поясе и на ногах, миллионов рублей не хватило бы, чтобы купить все это, а блестели онитакярко, что, казалось, в центре каждого камешка при соприкосновении с солнечным лучом вспыхивает своеобразная вольтова дуга.