Эмир и ханы спешились, сановники свиты последовали их примеру. Все заняли места под великолепным шатром, раскинутым в центре первой террасы. Перед шатром, как всегда, лежал на священном столе Коран.

Русский сподвижник Феофара не заставил себя ждать: не было и пяти часов, когда оглушительные звуки труб возвестили о его прибытии.

Иван Огаров – или Шрам, как его уже успели прозвать, – был на сей раз в мундире офицера ханской армии. К шатру эмира он подъехал верхом. Его сопровождал отряд солдат из лагеря в Зеледееве, они выстроились по краям площади, на которой свободным оставалось теперь только пространство, предназначенное для увеселений.

Широкий шрам, наискось пересекающий физиономию предателя, сразу бросался в глаза. Огаров представил эмиру своих главных офицеров, и Феофархан, не изменяя обычной холодности, которая служила основой его достоинства, все же обошелся с ними так, что они остались довольны приемом.

По крайней мере, так интерпретировали эту сцену Гарри Блаунт и Альсид Жоливе, неразлучные газетчики, теперь ведущие свою охоту за новостями совместно. Покинув Зеледеево, они быстро подоспели в Томск. Их неплохо задуманный план состоял в том, чтобы украдкой отколоться от эмирского войска, как можно скорее присоединиться к какому-нибудь русскому корпусу и, если возможно, с ним вместе поспешить в Иркутск. Они уже насмотрелись на прелести нашествия, все эти поджоги, грабежи, убийства внушили им глубокое отвращение, и им не терпелось оказаться на стороне защитников Сибири.

Тем не менее Альсид Жоливе дал понять своему коллеге, что он не может покинуть Томск, не посвятив нескольких строчек триумфальному въезду в город ханских войск – хотя бы затем, чтобы удовлетворить любопытство своей кузины. Гарри Блаунт тоже решил задержаться здесь на несколько часов, но в тот же вечер оба должны были выехать на дорогу, ведущую к Иркутску, и, будучи хорошими наездниками, рассчитывали опередить разведчиков эмира.

Итак, Альсид Жоливе и Гарри Блаунт, смешавшись с толпой, наблюдали за происходящим, стараясь не упустить ни одной подробности этого празднества, которое сулило им добрую сотню отменных строчек хроники. Поэтому они любовались Феофар-ханом во всем его великолепии, его женами, его офицерами и стражниками, всей этой восточной пышностью, о которой в Европе не имеют ни малейшего представления. Но оба с презрением отвернулись, когда перед эмиром предстал Иван Огаров, и не без досады ждали, когда он уберется с глаз и начнутся торжества.

– Видите ли, мой дорогой Блаунт, – сказал Альсид Жоливе, – мы явились слишком рано, подобно солидным буржуа, которые ничего не согласны упустить, коль скоро заплатили деньги! Все это пока – не более чем поднятие занавеса, а было бы элегантнее прийти только в начале балета.

– Какого балета? – не понял Гарри Блаунт.

– Обязательного, черт побери! Но сдается мне, что сейчас занавес поднимется и начнется представление.

Альсид Жоливе вел себя так, словно и впрямь находился в Опере: вынул из чехольчика лорнет и с видом знатока приготовился оценивать «главных исполнителей труппы Феофара».

Однако увеселения начались не сразу, им предшествовала мучительная церемония.

В самом деле, ведь триумф победителя не может быть полным без унижения побежденных. Вот почему на площадь вывели несколько сот пленных, подгоняя их солдатскими нагайками. Их было велено сначала прогнать перед Феофар-ханом и его союзниками, а затем вместе с прочими товарищами по несчастью препроводить в городскую тюрьму, набив ее до отказа.

В первых рядах этих узников находился Михаил Строгов. Согласно приказу Ивана Огарова он шел под особой охраной приставленного к нему отряда солдат. Его мать и Надя были там же.

Старая сибирячка, неизменно полная энергии, когда опасность грозила ее сыну, теперь была ужасающе бледна. Она готовилась кхудшему, предвидела какую-нибудь кошмарную сцену. Не зря Михаила Строгова вели к эмиру. Она потому и дрожала за него. Иван Огаров, получив при всем честном народе удар кнутом, который был занесен над ней, был не из тех, кто прощает, его месть будет беспощадна. Михаилу Строгову наверняка грозили чудовищные пытки во вкусе среднеазиатских варваров. Если Огаров остановил расправу, когда солдаты бросились на Михаила, он знал, что делает, приберегая своего врага для эмирского правосудия.

К тому же мать и сын ни единым словом не смогли перекинуться после той жуткой сцены в лагере под Зеледеевым. Их безжалостно разлучили. Это сделало их невзгоды еще горше, ведь каким утешением для обеих стала бы возможность вместе коротать дни плена! Марфе Строговой хотелось попросить у сына прощения за все зло, которое она невольно причинила, ведь она корила себя за то, что не сумела сдержать порыв своего материнского сердца! Если бы она лучше владела собой тогда, на почтовой станции в Омске, когда вдруг столкнулась с Мишей лицом к лицу, он продолжил бы свой путь, никем не узнанный! Скольких бед можно было избежать!

А Строгов со своей стороны думал о том, что если сюда привели его мать, если Ивану Огарову потребовалось ее присутствие, это наверняка затем, чтобы заставить ее страдать при виде его мучений или даже, чего доброго, ей, как и ему самому, уготована ужасная смерть!

Надя же ломала голову, как бы спасти их, найти способ прийти на помощь сыну и матери. Она не знала, что придумать, но смутно чувствовала, что сейчас, прежде всего, надо не привлекать к себе внимания, необходимо стушеваться, стать маленькой, незаметной, как мышь. Может быть, тогда ей удастся перегрызть прутья клетки, куда заточили льва. Только бы представился хоть какой-нибудь повод действовать! Она его не упустит, даже если придется пожертвовать собой ради сына Марфы Строговой.

Тем временем большую часть пленников уже провели перед эмиром, и каждый из них, проходя, должен был в знак покорности распростереться ниц, лицом в пыль. Их ждало рабство, это унижение было прелюдией к нему! Когда эти несчастные склонялись слишком медленно, грубые руки стражников с размаху швыряли их наземь.

Подобный спектакль вызвал у Альсида Жоливе и его спутника самое настоящее омерзение.

– Какая подлость! Уйдем! – пробормотал француз.

– Нет, – возразил Гарри Блаунт. – Мы должны увидеть все!

– Легко сказать – увидеть все… Ах! – внезапно вскрикнул Альсид Жоливе, хватая приятеля за руку.

– Что с вами? – удивился тот.

– Смотрите, Блаунт! Это она!

– Она?

– Сестра нашего попутчика! Одна, в плену! Надо ее спасти…

– Держите себя в руках, – холодно осадил его англичанин. – Наше вмешательство скорее навредит этой девушке, чем принесет пользу.

Альсид Жоливе, уже готовый броситься вперед, остался на месте, и Надя, которая их не заметила, так как волосы, падая ей на лицо, наполовину закрывали его, в свой черед прошла перед эмиром, не привлекая его внимания.

Тут вслед за Надей к нему приблизилась Марфа Строгова, а поскольку она не распростерлась во прахе достаточно проворно, стражники грубо толкнули ее.