Вздрогнув, Эрик тут же полез во внутренний карман и достал уже смятый сложенный лист бумаги. Теперь, когда шансы отыскать ее растаяли, как утренняя роса под лучами солнца, Эрик уже не знал, стоит ли ему читать последнее, что осталось от нее. Последнее, что связывало его с ней, записка, где она скажет ему горькие слова прощания. Где твердой рукой будет выведен его приговор, заслуженное наказание за всё то, что он сделал с ней.

В горле перехватило так, что он не мог дышать. И едва видел бумагу, которая расплывалась перед глазами. Подняв руку, Эрик осторожно погладил мятый лист, так осторожно, будто прикасался к самой Клэр. К которой больше никогда не прикоснется. Он лишь надеялся, что она там, где нет высоких деревьев, с которых ей не придется снимать маленьких котят, иначе некому будет поймать ее, если она снова упадет. Теперь всё, что осталось у него от Клэр, был высохший лепесток ландыша. И эта записка.

Он не должен был читать, но обнаружил, что раскрывает ее. Его руки дрожали, сердце едва билось в груди, но Эрик действительно развернул лист, а потом подставил слабому свету от свечей.

«Мне невыносимо тяжело писать это, но я должна это сделать. Должна сообщить тебе, что я уезжаю. Потому что не могу сейчас видеть тебя, слышать твой голос. Я не могу смотреть тебе в глаза, потому что боль разорвёт меня на части. Да, признайся, ты ведь даже не думал, что мне может быть так мучительно больно от твоего взгляда, правда? Что у меня может всё переворачиваться в груди, когда ты касаешься меня, когда целуешь меня. Да, когда ты это делаешь, мне больно, ведь в каждом твоем прикосновении есть высшая благодать для меня. Ты не думал, что такое возможно? Признаться, я тоже вначале так не думала, любовь моя, и в этом заключается самая моя большая ошибка, потому что я слишком поздно всё поняла.

Я знаю, что ты будешь искать меня. Я знаю, что ты найдешь меня. Я уехала, но не так далеко, как тебе кажется. Ты обязательно найдешь меня. Там, где в умиротворении я по-настоящему обрела своё место. Место, которое не полно без тебя. Найдёшь, но не для того, чтобы дать мне развод, потому что я сама никогда в жизни не дам тебе развод, что бы ты ни делал!».

Место… Там, «где обрела своё место»…

«Здесь так необычно и так умиротворённо, что каждый может найти себя, обрести свой дом…»

Боже праведный!

Она в Бедфорд-мэноре!

Поехала туда, куда вернула его самого. «Где моё место!».

— Боже правый, — обронил Эрик, чувствуя, как задыхается. Он провел пальцем по тому месту, где было аккуратно выведено «любовь моя». В груди что-то громыхнуло, а потом со звоном обрушилось, чуть не раздавив его. Она ушла от него, но даже в прощальной записке не требовала держаться от нее подальше, а лишь тихо и несмело признавалась в любви. — Клэр…

Она ушла потому, что решила, что он пойдет до конца и даст ей развод! Она так сильно этого боялась, что решила уехать. Спрятаться там, откуда он не сможет потом прогнать ее. Прогнать ее… Боже, он довел ее до того, что она продолжала верить в то, что он всё еще стремится избавиться от нее!

Его мир вновь до самого основания обрушился, громыхая и трескаясь, но никто этого не слышал. И она тоже, потому что он действительно причинил ей ужасную боль. Боль, которая не помешала ей написать ему самые обжигающие строки.

«В каждом твоем прикосновении есть высшая благодать для меня…»

Эти слова действительно обжигали, так неистово, что темнело в глазах.

Сжимая записку, Эрик медленно встал, а потом направился к двери и вышел в холл, требуя приготовить ему лошадь.

— Милорд, вы едва стоите на ногах, вы уверены?

Голос дворецкого его лондонского дома заставил на секунду оторваться от записки Клэр. Уверен? Сейчас это было единственное, что могло бы позволить ему дышать, позволить ему жизнь.

Даже после того, как прогнала его, Клэр верила в то, что он сможет найти ее. Если б только он прочитал ее записку раньше! Он не потерял бы так много времени. И не позволил бы ей жить с болью в сердце целых больше трех дней.

Превозмогая назойливую слабость, Эрик запрыгнул на коня, спрятав записку в блокноте, рядом с лепестком ландыша, и поскакал в Бедфорд-мэнор, рассекал мрак ночи.

Он должен был добраться до Клэр, а когда он найдёт ее… Эрик лишь надеялся, что у него хватит дыхания и сил сказать ей всё то, что она должна была знать. И почему-то был уверен, что она выслушает его. Обязательно выслушает. И возможно захочет добавить что-то своё. То, что дополнит пустоту жизни.

Если б только он прочитал ее записку раньше!

С трудом добежав до дома, Клэр успела скрыться за дверями еще до того, как разверзлось небо и хлынул проливной дождь. Ее платье всё же намокло, но это ни в коей мере не расстроило ее, потому что платье можно было высушить, при необходимости постирать, на самый крайний случай можно было бы купить другое.

Но раненое сердце невозможно было залатать, умыть, починить или заменить.

И даже короткий поход в маленькую совершенно очаровательную часовню, скрытую за горизонтом на другой стороне реки, которая соединяла владения Бедфорд-мэнор с деревней, не стало утешением для этого сердца.

Клэр казалось, что его больше невозможно спасти. Невозможно больше уговаривать биться дальше. У нее было достаточно времени, чтобы подумать обо всём, что произошло. Целая неделя с тех пор, как она покинула Эдинбург. Одна бесконечная, долгая, почти мучительная неделя, пока она думала, ждала, рыдала, снова ждала, упрекая себя в малодушии.

А потом наступила тишина. В тишине она бродила по дому, словно привидение, пугая ни в чем не повинных слуг, которые встретили ее с таким радушием, будто она никогда и не уезжала отсюда. Будто она жила здесь вечно.

Дом, в котором можно было обрести счастье.

Дом, в котором она укрылась, чтобы обломки поломанной жизни не обрушились ей на голову.

Она не помнила, как добралась до Девона. Карету гнали почти так же, как тогда, когда она увозила ее прочь от этого места. Место, куда она сперва привезла надежду, а теперь везла обратно крах и агонию отвергнутой любви.

Бывали минуты, когда она вспоминала лицо Эрика, стоящего там в кабинете, такого неприступного, несгибаемого и молчаливого. Тогда он пристально смотрел на нее, искренне веря в то, что она сейчас возьмет Клиффорда под руку и уйдёт вместе с ним. Гнев мучил и обжигал её сильнее боли, даже по прошествии стольких дней, но когда гнев ушёл, пришло полное осознание того, что на самом деле произошло.

Она ведь когда-то заявляла, что любит другого. Когда-то пыталась в этом убедить Эрика настолько, что он решился отвезти ее к Клиффорду, вернуть ей свою потерянную любовь. Она сама сделала всё мыслимое и немыслимое, чтобы он перестал верить в постоянство ее сердца. Сидя на полу своей красивой комнаты и глядя сквозь заполнившие глаза слезы на большой белый рояль, Клэр, обхватив колени руками и прижимая их к груди, отчетливо сознавала, что не вправе требовать от Эрика того, во что не верила сама. Она разрушила его жизнь, разрушила жизнь такого благородного, замечательного, невероятно страстного человека, так неужели имела права обвинять его в том, что он сделал с ее жизнью?