— Вот, — сказал Риддик, сунув мне еще одну шляпную коробку, поменьше.

Внутри лежал золотой терновый венец, переплетенный со свежими ароматными цветами.

И я знала без необходимости подтверждения, что Александр хотел, чтобы я выглядела как Персефона в ее девичьей белизне, собирающая цветы на лугу, когда Мертвый Бог прорвался сквозь землю, чтобы похитить ее.

— Посмотри на нее, — прошептала мама голосом, полным слез. — Она выглядит такой влюбленной.

— Sí, — пробормотал в ответ Сальваторе. — Так же, как когда-то ее мать смотрела на меня.

Я закусила губу, отказываясь смотреть на них, пытаясь дать им немного уединения. Я никогда не питала иллюзий по поводу того, что мои родители снова сойдутся, но знала, что они все еще тоскуют друг по другу.

Я также знала, что тоска — это не любовь.

— Давай я сделаю тебе прическу, — приказала Жизель, толкая меня в кресло перед моим туалетным столиком.

Мне нравилось видеть ее в отражении там, где я раньше видела миссис Уайт. Это сделало воспоминания о том, как я там сидела, еще менее болезненными. Это заставило меня осознать, что это именно то, что предсказал Александр, когда пригласил мою семью в гости. Они были единственными, кто мог произвести изгнание нечистой силы из множества полтергейстов в зале, даже не вытащив Библию и шалфей.

Боже, но я любила этого человека.

— Я буду очень по тебе скучать, — сказала Жизель, проводя золотой щеткой по моим волосам. — Без тебя Нью-Йорк для меня уже не будет прежним.

— Я приеду, — пообещала я.

Она закусила губу, ее глаза нашли Синклера в отражении.

— Кози, у меня есть свой альфа-самец, поэтому я говорю авторитетно: я не думаю, что этот мужчина добровольно выпустит тебя из поля зрения на очень, очень долгое время.

Она, несомненно, была права, но я все равно сказала:

— Он разрешит мне навестить мою семью, bambina (с итал. детка). Он знает, как много ты для меня значишь.

— Эм, было бы трусостью с моей стороны просить тебя не использовать меня в качестве оправдания. Честно говоря, этот человек меня пугает.

Я так смеялась, что у меня свело желудок.

Даже сейчас, идя в одиночестве по коридору в поисках моей таинственно исчезнувшей семьи два часа спустя, я усмехнулась, глядя на широко раскрытые глаза на лице моей сестры.

Я не могла винить ее. Александр был чрезвычайно грозным человеком.

Это была лишь одна из многих причин, по которым темная сторона моего сердца обожала его.

Знакомые звуки симфонии Верди щекотали мои уши, пока я неслась через Зеркальный зал и по коридору в бальный зал. Я нахмурилась, подойдя ближе, стук ног по плитке и низкий гул болтовни подчеркивали громкость музыки.

Риддик появился рядом со мной так тихо, что я вздрогнула.

— Позвольте мне, ваша милость, — официально сказал он, одетый в пух и прах, в идеально сидящем костюме, благодаря которому несколько грубо скроенный мужчина выглядел совершенно лихо.

Я кивнула, на моем языке было так много вопросов, что он словно приклеился ко дну рта.

Он встал передо мной и толкнул широкие двойные двери, чтобы раскрыть тайну какофонии внутри.

Бальный зал преобразился.

На этот раз шторы были распахнуты, окна мерцали в ночи черными зеркалами, отражая фрагменты света многочисленных люстр, словно созвездия звезд. Теплый свет заставлял сусальное золото светиться, как светящиеся виноградные лозы, покрывающие большую часть высоких стен комнаты, а моя любимая фреска с изображением Аида и Персефоны, казалось, возникла с потолка в трехмерном изображении.

Это было великолепно и настолько противоречило моей истории пребывания в этом пространстве, что я на мгновение почувствовала себя ошеломленной и сбитой с толку. Неужели эта красота все время скрывалась в темноте моей клетки? Была ли я пленницей прекрасного места, как балерина, запертая в закрытой музыкальной шкатулке, не подозревая о великолепии вокруг себя, слишком преследуемая тьмой?

Я моргнула, задаваясь вопросом, не представляю ли я это тепло, галлюцинируя множество близких людей, заполняющих пространство, как это было в самые одинокие часы, когда меня разбивали Ксан и Ноэль на холодном, твердом черном мраморном полу.

Я не грезила. Жизель и Синклер стояли в великолепной позе, его рука сжимала ее шею сзади, Себастьян стоял рядом с ними, склонив голову ко мне, но его тело в костюме было наклонено к потрясающей фигуре моей старой подруги Эрики Ван Беллегхэм. Сальваторе и мама стояли близко, но не соприкасались, их руки были расслаблены и слегка подергивались по бокам, как будто их притягивало друг к другу какой-то невидимой магнитной силой. Я заметила Агату Говард, держащую за руку Саймона Вентворта, Дженсона Браска, стоящего рядом с Уиллой Перси, оба смотрели на меня с легкими самодовольными ухмылками, как будто они знали с самого начала, что таковой будет моя жизнь. Там же присутствовали и сотрудники, в своих скромных нарядах, с широкими улыбками, наблюдая, как их лорд и хозяин прокладывает путь сквозь толпу, чтобы забрать свою герцогиню.

Чтобы забрать меня.

У меня пересохло во рту, а пол стал влажным, когда я увидела длинную, мощную походку Александра, поедающую пол, его шаг целеустремленный, но несколько неторопливый, как будто он не мог дождаться, чтобы добраться до меня, но он знал, что у него есть все время в мире, чтобы добраться до меня. Его серебряные глаза поймали теплый свет и отразились, как бриллианты, на его золотом лице, словно один из совершенных автоматов Гефеста ожил.

Когда он остановился передо мной с каменным от нежной торжественности лицом и взял меня за руку, я впервые почувствовала, будто моя жизнь — это сказка. Не одна из жутких историй братьев Гримм, лишенных оптимизма и наполненных монстрами, а нечто чистое. Bildungsroman призван вселить надежду, усвоив урок, что, если вы проявите настойчивость в трудные времена, вы сможете выйти на другую сторону со стальным позвоночником, сердцем достойного человека, который держите в вашей ладони, и мудростью на ваших плечах, как королевский камин.

— Topolina, — сказал он, слегка дернув верхнюю губу, что противоречило его веселью от моего ошеломленного молчания. — Возьми мужа за руку.

Я молча это сделала, моя рука скользнула в его, как ключ в замок.

Он осторожно потянул меня, ведя сквозь толпу к середине комнаты. Он остановил меня, поставив мои ноги на черную мраморную плитку, покрытую шрамами и проколами от шипа, который удерживал меня в цепях.

Я оторвала взгляд от своих ног на шпильках, стоящих на израненной плитке, и лицо Александра внезапно оказалось напротив моего, его глаза — все, что я могла видеть, его рот придвинулся к