День выдался чудесный, ясный и холодный. Мороз щипал меня за щеки и уши, но я шел быстро, и мне было тепло. Я представил себе дюжину самых разных сцен, если бы решил встретиться с Барричем. Он меня обнимает. Ударил и принимается поносить на разные лады. Он меня не узнает. Или вот еще: теряет сознание от потрясения. В каких-то вариантах он меня приветствовал со слезами радости на глазах. В других проклинал за годы, что прожил с чувством вины. Но ни в одном я не мог вообразить, как бы мы с ним заговорили о Молли и Неттл. И что будет потом. Если бы Баррич узнал, что я жив, смог бы он промолчать и ничего не сказать Молли? Захотел бы? Иногда его понятия о чести требовали от него вещей, которые другому человеку даже не пришли бы в голову, а ему казались единственно возможными.

Я тряхнул головой и обнаружил, что нахожусь в центре города. Мужчины и женщины опасливо меня обходили, и я понял, что мрачно хмурюсь и смотрю себе под ноги и, наверное, еще и бормочу что-то под нос. Я попытался нацепить беззаботную мину, но мое лицо, похоже, забыло, как это делается. А еще я никак не мог решить, куда идти.

Тогда я прошел мимо мастерской краснодеревщика, где учился Нед, и немного постоял, пытаясь разглядеть его внутри. Наконец, я его увидел. Он куда-то шел с инструментами в руках. Интересно, ему начали поручать более серьезные дела или просто попросили принести инструменты мастеру? Ну, по крайней мере, он находится там, где должен находиться. Я решил сегодня его не беспокоить.

Затем я отправился к дому Джинны, но обнаружил, что дверь заперта. Тогда я заглянул в сарай и не нашел там ни нашего пони, ни тележки. Наверное, какое-то дело заставило Джинну уехать сегодня из дома. Даже самому себе я не смог бы ответить, что испытал – облегчение или разочарование. Вряд ли ее общество помогло бы мне справиться с холодным одиночеством, но, будь она дома, я, наверное, не смог бы устоять перед искушением и постучался к ней.

Поэтому я принял самое глупое решение из всех возможных – отправился в «Заколотую свинью», таверну, где самое место бастарду, наделенному Уитом. Я вошел и несколько минут постоял на пороге. Зимнее солнце светило мне в спину, и я решил, что это одно из тех мест, которые выглядят уютнее при свете свечей.

Дневной свет слишком безжалостно показывает, какие вытертые здесь столы и стойка, какая старая, грязная солома на полу и какие жалкие посетители приходят сюда посреди дня. Типы вроде меня, мрачно подумал я. За столиком у камина играли в кости старик и человек без одной руки и с искалеченной ногой. За другим столом сидел человек с разбитым лицом, что-то бормотал себе под нос и не выпускал из рук кружку. Когда я вошел, какая-то женщина вопросительно приподняла бровь, но я покачал головой, и она вернулась к равнодушному созерцанию огня в камине. Мальчик с тряпкой и ведром в руках мыл столы и скамьи. Я сел, он вытер о штаны руки и подошел ко мне.

– Пива, – сказал я, но вовсе не потому, что хотел пива, просто, раз уж я сюда зашел, следовало что-нибудь заказать.

Он кивнул, взял у меня деньги, принес кружку и вернулся к прерванному занятию. Я сделал глоток и попытался вспомнить, почему решил отправиться в город. Наверное, мне просто требовалось движение. Но вот я сижу в грязной таверне и совсем даже не двигаюсь. Глупо. Я все еще сидел неподвижно, когда на пороге появился отец Сваньи. Не думаю, что он сразу меня заметил, ведь он вошел в полумрак таверны с улицы, где светило солнце. Когда я его узнал, я опустил глаза, словно надеялся стать для него невидимым. Не помогло. Я услышал тяжелые шаги по сырой соломе, устилавшей пол, затем он выдвинул стул и уселся напротив меня. Я осторожно ему кивнул. Он смотрел на меня тусклым взглядом. Глаза у него покраснели, но я не знал от чего – от недостатка сна, от слез или спиртного. Похоже, он причесался утром, но бриться не стал. Меня удивило, что он сегодня не работает. Мальчишка тут же принес ему кружку эля, взял деньги и вернулся к своему ведру с тряпкой. Хартшорн сделал глоток, почесал заросшую щетиной щеку и сказал:

– Ну?

– Ну, – не стал спорить я и тоже выпил пива.

Я так сильно желал оказаться сейчас где-нибудь в другом месте, что удивился собственной неподвижности.

– Твой парень. – Хартшорн сел поудобнее. – Он собирается жениться на моей девочке или намерен разрушить ее жизнь?

Его лицо оставалось совершенно спокойным, но я видел, что ярость и боль бушуют у него в душе и поднимаются на поверхность, точно ядовитые испарения со дна болота. Думаю, именно тогда я понял, что драка неизбежна. Мужчина должен что-нибудь сделать, чтобы вернуть себе самоуважение, а я очень удачно встретился ему сегодня – самая подходящая мишень для вымещения собственной беспомощности и злобы. Старик и безрукий перестали играть и наблюдали за нами. Они не хуже меня знали, что сейчас произойдет.

Изменить ничего было нельзя, но я все-таки попытался найти выход. Я заговорил спокойно, тихо и очень серьезно. Я хотел договориться с Хартшорном – как отец с отцом.

– Нед сказал, что любит Сванью. Он не собирается причинять ей вред, в его намерения не входит разрушить ей жизнь. Они очень молоды. И потому оба подвергаются опасности, оба могут испортить себе жизнь. Мой сын и твоя дочь.

Я совершил ошибку. Мне казалось, что, если я буду продолжать говорить, он останется сидеть и прислушается к моим словам. Я собирался спросить, что, по его мнению, мы, как родители, можем сделать, чтобы вразумить наших детей, заставить подождать, когда их будущее станет более определенным. Возможно, если бы я так старательно не думал, что еще сказать, я бы заметил, что он считает драку единственным решением нашей проблемы.

Зажав в руке кружку, Хартшорн неожиданно вскочил на ноги, и я увидел в его глазах бессильную ярость.

– Твой сын трахает ее! Мою девочку, мою Сванью! А ты считаешь, что он не разрушает ее жизнь?

Я начал подниматься, когда мне в лицо ударила пивная кружка. Неправильно рассчитал, пронеслось у меня в мозгу. Я думал, что он попытается врезать мне по голове, что я отодвинулся достаточно далеко и он меня не достанет. Но кружка пролетела расстояние, разделявшее нас, и врезалась в мою левую щеку. Я услышал треск, а перед глазами вспыхнуло белое сияние.

Резкая боль заставляет одних людей отступить, других парализует. Но время, проведенное в застенках Регала, где меня пытали, воспитало во мне реакцию совсем иного рода. Атакуй, пока не стало хуже, пока враг не сможет одержать верх и начать мучить тебя еще сильнее. Я метнулся к Хартшорну, потянувшись через стол, еще прежде, чем кружка упала на пол. Боль в щеке достигла своей наивысшей точки как раз в тот миг, когда я врезал ему кулаком в зубы. Я поранил о них костяшки пальцев, но левой рукой нанес удар в грудь.

Джинна оказалась права насчет Хартшорна. Он не упал, лишь яростно зарычал в ответ на мой выпад. Я оперся коленом о стол, подтянул вторую ногу, оттолкнулся и попытался схватить его за горло. Под тяжестью моего тела Хартшорн повалился на грязный пол и налетел на лавку, стоявшую у него за спиной, но я тоже довольно сильно ударился об нее ногами.