Если мы рассмотрим совесть (Gewissen) в отношении к единичным определениям противоположности, которая проявляется в совершении поступков, а также ее сознание относительно природы этих определений, то окажется, что она ведет себя по отношению к действительности того случая, в котором ей надлежит поступать, прежде всего как знающая (Wissendes). Поскольку момент всеобщности заключается в этом знании (Wissen), знанию добросовестного (gewissenhaft) совершения поступков свойственно неограниченно охватывать наличную действительность и, следовательно, в точности знать и взвешивать обстоятельства случая. Но так как этому знанию знакома всеобщность как некоторый момент, оно есть такое знание этих обстоятельств, которое сознает, что оно их не охватывает или здесь оно не добросовестно. Подлинно всеобщее и чистое отношение знания было бы отношением не к противоположному, а к себе самому; но совершение поступков благодаря противоположности, которая существенна в нем, относится к «негативному» сознания, к некоторой в себе сущей действительности. В противоположность простоте чистого сознания, абсолютному иному или многообразию в себе, эта действительность есть абсолютная множественность обстоятельств, которая бесконечно делится и простирается: назад – к своим условиям, в стороны – к своей рядоположности, вперед – к своим следствиям. Добросовестное сознание сознает эту природу дела и свое отношение к нему и знает, что с тем случаем, в котором оно совершает поступки, оно знакомо не согласно всей этой требуемой всеобщности, и что его ссылка на это добросовестное взвешивание всех обстоятельств ничего не стоит. Но это знакомство со всеми обстоятельствами и взвешивание их не совсем отсутствует – оно имеется лишь как момент, как нечто, что есть только для других; и неполное знание добросовестного сознания, так как оно есть его знание, принимается им за знание достаточное и совершенное.

Подобным же образом дело обстоит со всеобщностью сущности или определением содержания через чистое сознание. – Приступающая к совершению поступков совесть относится ко всем сторонам [данного] случая. Последний дробится, и вместе с этим дробится отношение к нему чистого сознания, вследствие чего разнообразие случая есть разнообразие обязанностей. Совесть знает, что она должна выбирать среди них и решать, ибо ни одна из них не абсолютна в своей определенности или в своем содержании, а абсолютен только чистый долг. Но эта абстракция приобрела в своей реальности значение обладающего самосознанием «я». Достоверно знающий себя самого дух покоится как совесть внутри себя, и его реальная всеобщность или его долг заключается в его чистой убежденности в долге. Это чистое убеждение как таковое столь же пусто, как и чистый долг, – чистый в том смысле, что ничто в нем, никакое определенное содержание не есть долг. Но поступки должны быть совершены – индивид необходимо должен внести определенность; и достоверно знающий себя самого дух, в котором в-себе[-бытие] приобрело значение сознающего себя «я», знает, что имеет это определение и содержание в непосредственной достоверности себя самого. Как определение и содержание эта достоверность есть природное сознание, т. е. побуждения и склонности. – Нет такого содержания, которое совесть признала бы абсолютным, ибо она есть абсолютная негативность всего определенного. Она определяет, исходя из себя самой; но круг самости, в который попадает определенность как таковая, есть так называемая чувственность: когда ищут содержание в непосредственной достоверности себя самого, ничего не находят, кроме чувственности. – Все, что в прежних формах проявлялось как хорошее или дурное, как закон и право, есть иное, нежели непосредственная достоверность себя самого; оно есть всеобщее, которое теперь есть бытие для другого; или, с другой точки зрения, оно есть предмет, который, опосредствуя сознание с самим собою, становится между ним и своей собственной истиной и скорее обособляет его от себя, нежели является его непосредственностью. – Но для совести достоверность себя самой есть чистая непосредственная истина; и эта истина, следовательно, есть ее представленная как содержание непосредственная достоверность себя самой, т. е. вообще произвол отдельного лица и случайность его бессознательного природного бытия.

Это содержание считается в то же время моральной существенностью или долгом. Ибо чистый долг, как оказалось уже при проверке законов, просто равнодушен ко всякому содержанию и мирится со всяким содержанием. В то же время он имеет здесь существенную форму для-себя-бытия, и эта форма индивидуального убеждения есть не что иное, как сознание пустоты чистого долга и сознание того, что он – лишь момент, что субстанциальность сознания есть предикат, субъект которого – индивид, чей произвол дает чистому долгу содержание, может связать с этой формой любое содержание и придать ему свою добросовестность. – Индивид известным образом приумножает свою собственность; долг состоит в том, чтобы каждый заботился о сохранении себя самого, равно как и своей семьи, и в не меньшей мере о возможности приносить пользу своим ближним и творить добро нуждающимся в помощи. Индивид сознает, что это – долг, ибо это содержание непосредственно заключается в достоверности его самого; он понимает, далее, что в данном случае он выполняет этот долг. Другие могут держаться того мнения, что такой образ действия есть обман; они придерживаются других сторон конкретного случая, он же твердо держится этой стороны вследствие того, что сознает приумножение собственности как чистый долг. – Таким образом, то, что другие называют насилием и несправедливостью, есть выполнение долга, который состоит в утверждении своей самостоятельности по отношению к другим; то, что они называют трусостью, есть выполнение долга, состоящего в сохранении своей жизни и возможности приносить пользу ближним; а то, что они называют храбростью, напротив, нарушает и тот и другой долг. Но трусость не настолько неосмотрительна, чтобы не знать, что сохранение жизни и возможности приносить пользу другим есть долг, чтобы не быть убежденной в том, что ее поступки соответствуют долгу, и чтобы не знать, что то, что соответствует долгу, состоит в знании; иначе она поступила бы неосмотрительно – она была бы неморальна. Так как моральность заключается в сознании, что долг выполнен, то это сознание будет наличествовать как в тех поступках, которые называются трусостью, так и в тех, которые называются храбростью; – абстракция, именуемая долгом, допускает всякое, в том числе и это содержание, – следовательно, совершающий действие знает, что он совершает в качестве долга, и так как он это знает и так как убежденность в долге само соответствует долгу, то совершённое действие признается другими; благодаря этому поступок обладает значимостью и действительным наличным бытием.

Имея в виду эту свободу, которая с одинаковым успехом вкладывает любое содержание во всеобщую пассивную среду чистого долга и знания, нет смысла утверждать, что вложено должно было быть какое-нибудь другое содержание; ибо каково бы оно ни было, на нем всегда лежит клеймо определенности, от которой свободно чистое знание и которую оно может отвергнуть точно так же, как и принять, в любом виде. Всякое содержание, тем, что оно определенное содержание, стоит на одной линии с другим содержанием, хотя бы казалось, что характерная черта его – это именно то, что в нем снято особенное. Так как в действительном случае долг раздваивается вообще на противоположность и вследствие этого на противоположность единичности и всеобщности, то может казаться, будто тот долг, содержание которого составляет само всеобщее, благодаря этому непосредственно имеет природу чистого долга, и форма и содержание тем самым полностью становятся соответствующими друг другу; так что, следовательно, поступок для общего блага, например, следовало бы предпочесть поступку на пользу блага индивидуального. Однако этот всеобщий долг есть вообще то, что имеется налицо как сущая в себе и для себя субстанция, как право и закон и что обладает значимостью независимо от знания и убеждения, равно как и от непосредственного интереса отдельного лица; следовательно, это и есть как раз то, на форму чего направлена моральность вообще. Что же касается его содержания, то и оно есть определенное содержание, поскольку общее благо противоположно единичному; следовательно, его закон есть такой закон, от которого совесть чувствует себя совершенно свободной, и предоставляет себе абсолютное право добавлять и отнимать, пренебречь им, равно как и выполнить. – В таком случае указанное различение долга по отношению к единичному и по отношению ко всеобщему согласно природе противоположности вообще не есть что-либо устойчивое. Скорее то, что отдельное лицо делает себе на пользу, идет на благо и всеобщему; чем больше оно заботилось о себе, тем больше у него не только возможности принести пользу другим, но сама его действительность лишь в том и состоит, что оно есть и живет в общении с другими; значение его отдельного удовольствия заключается по существу в том, чтобы пожертвовать для других свое и содействовать им в получении удовольствия. В выполнении долга по отношению к отдельному лицу, следовательно, по отношению к себе, выполняется долг и по отношению ко всеобщему. – Взвешивание и сопоставление обязанностей, которое здесь начинается, сводится к вычислению выгоды, которую извлекло бы всеобщее из того или другого поступка; но, с одной стороны, благодаря этому моральность подпадает под неизбежную случайность здравомыслия, а с другой стороны, сущность совести как раз в том, что она обрывает это вычисление и взвешивание и решает, не опираясь на такие основания, а исходя из себя.