class="p1">На другой день в полк прилетел на «У-2» Уваров.

Он вошел в землянку командного пункта полка как раз в тот момент, когда все в ней находившиеся рассматривали сталинградскую карту Шахбазьяна. Проскуряков скомандовал: «Смирно!» — и все мгновенно вскочили. Выслушав рапорт, а затем каждому пожав руку, Уваров и сам подошел к расчерченной карте, покрывавшей весь стол начальника штаба.

— Нам бы, товарищ полковой комиссар, над ленинградской картой сидеть, а мы вот сталинградскую изучаем, — сказал Шахбазьян и виновато улыбнулся.

— Что ж, и правильно, — сказал Уваров. — Вам позавидовать можно: прекрасная карта! Впрочем, у меня тоже такая есть, я на нее все глаза проглядел. Судьба Ленинграда сейчас под Сталинградом решается.

Как всегда, Уваров, прежде чем объявить о цели своего приезда, обошел не спеша весь полк, посетил все землянки, поговорил со множеством людей. Побывал на двух комсомольских собраниях — в первой эскадрилье и в третьей, — где много шутил и смеялся с молодыми мотористами. Обедал в столовой вместе со всем лётным составом; за обедом говорил мало, больше слушал, но многие заметили, что вид у него сегодня особенный — решительный и довольный. Ясно было, что он привез какую-то новость.

После обеда командиры эскадрилий были вызваны на командный пункт полка. Здесь, всё над той же сталинградской картой Шахбазьяна, Уваров объявил наконец то, ради чего приехал: полку предстояло спешно перебазироваться.

— Назад, через озеро? — спросил Ермаков.

Уваров кивнул.

— Теперь уже не на восток, а на запад, — сказал он значительно.

Несколько мгновений все сидели молча, чувствуя важность этого известия. Чего-то в этом роде втайне ждали уже давно. Ежедневные сталинградские сводки укрепляли надежду, усиливали нетерпение. Надвигались какие-то большие события, какие-то перемены, которые, быть может, решат наконец судьбу Ленинграда, Ладоги, Балтийского флота.

Самолеты должны были совершить перелет завтра утром, в предрассветных сумерках, чтобы по возможности не привлечь к себе внимания. Наземному составу полка предстояло переправиться через озеро еще раньше — ночью, в самые темные и глухие часы — на транспортных самолетах, которые прилетят за ними ровно в полночь. Сборы в путь надо было начинать немедленно, потому что времени оставалось в обрез.

Лунин заторопился к себе в эскадрилью: ему предстояло много хлопот. Он один из первых покинул землянку. Вслед за ним вышел Уваров.

— Постойте, Константин Игнатьич, — окликнул он Лунина.

Лунин остановился. Уваров подошел к нему:

— Вы очень спешите? Успеете. Проводите меня немного. Я обещал побывать у зенитчиков, меня там ждут…

Был всего пятый час, но уже совсем стемнело. Под тонким слоем снега, покрывавшим аэродром, при каждом шаге чуствовалась мерзлая земля.

Необычайно тихо было вокруг; в этой тишине можно было уловить только невнятный, далекий-далекий шум. Трудно было сказать, гудел ли это фронт или просто шумели леса, скрытые мраком. Уваров и Лунин шагали рядом. Они чувствовали друг к другу приязнь, оба знали об этом и радовались, что находятся вместе.

— Серов просит пересылать ему письма? — спросил Уваров.

— Да, — ответил Лунин, нисколько не удивленный тем, что Уваров уже знает о письме Серова. — Но никаких писем нет.

— Я знаю, — сказал Уваров. — Он всё еще любит и надеется, хотя уже полтора года прошло. Сейчас многие потеряли друг друга и не могут найти.

— Она, пожалуй, и не хочет.

— Возможно, и не хочет, — согласился Уваров. — Впрочем, я вовсе не склонен думать о ней дурно. Я совсем ее не знаю, но я знаю Серова. Дурной человек не мог бы его привлечь.

— В человеке можно ошибиться, — сказал Лунин.

Он думал не только о той женщине, которую любил Серов, и Уваров это заметил и понял.

— Можно в себе самом ошибиться, а в другом человеке и подавно, продолжал Лунин.

— Оно верно, — сказал Уваров, — иной раз в человеке можно ошибиться. И всё-таки не так уж часто мы ошибаемся в людях. Если бы вы знали, сколько раз мне приходилось смотреть на человека и думать: можно оказать ему доверие или нельзя? Порассуждаешь, взвесишь то да это, потом вдруг откинешь все рассуждения и решишь: можно. И обрадуешься, потому что в человека радостно верить…

— Как, как вы сказали? — переспросил Лунин. — В человека радостно верить?

— Ну да. Вы разве не согласны?

— Нет, согласен. Это вы очень хорошо сказали, Иван Иваныч.

— И, знаете, потом почти никогда не приходилось жалеть, что поверил человеку, — продолжал Уваров. — Почти никогда.

— И всё же Серов мог ошибиться, — повторил Лунин упрямо.

— Серов мог ошибиться, — согласился Уваров. — Но мы не должны ошибиться. Мы не знаем, что с ней случилось, и мы должны не гадать, а узнать. Мы обязаны найти ее и узнать, почему она ему не пишет.

— Это правильно, — согласился Лунин. — Было бы неплохо, если бы мы узнали. Но как ее найти?

— Надо постараться, — сказал Уваров. — Я попробую.

Задумавшись, они опять замолчали, продолжая идти рядом по темному, притихшему аэродрому. Разговор о Серове еще сблизил их.

И всё же Лунин несколько смутился от неожиданности, когда после долгого молчания, Уваров вдруг спросил его:

— Константин Игнатьич, почему вы не в партии?

Лунин ответил не сразу.

— Так жизнь сложилась, — сказал он.

— Плохо сложилась?

— Нет, отчего же плохо! — сказал Лунин. — Разве я жалуюсь?

Он замолчал. Уваров молчал тоже, шагая рядом с ним.

— А в партию я давно мечтал вступить, — сказал Лунин наконец. — Было время, я даже рекомендации собирал… Незадолго до войны… Заявление было написано…

— Ну и что же?

— Не подал.

— Почему?

— Случилось одно событие…

Снова молчание. Возможно, Лунин ждал, что Уваров задаст ему вопрос. Но Уваров вопроса не задал.

— Я разошелся с женой, — сказал Лунин. — Вы знали об этом?

— Догадывался, — ответил Уваров. — Вас упрекали за это?

— Нет, не упрекали. Но, может быть, могли бы упрекнуть.

— За то, что вы разошлись?

— Ну, если не упрекнуть, так хоть спросить. А я никому ничего не хотел объяснять. И не подал заявления.

Уваров молчал, полагая, что Лунин ничего ему больше не скажет. Но Лунин вдруг заговорил сам.

— Я выгнал ее из дому, — сказал он. — Она встречалась с одним человеком, и я узнал. Она стала меня просить. Она говорила, что не будет с ним больше встречаться… Она хотела остаться… Она очень просила меня…

— А вы?

— Я велел ей уйти. И с тех пор никогда ее больше не видел.

Уваров ждал, не скажет ли Лунин еще чего-нибудь. Но Лунин больше ничего не сказал. Тогда, минуты через две, Уваров спросил:

— А по-вашему, вы поступили с женой правильно? Как вы сами считаете?

— Было время, когда я считал, что поступил правильно.

— А теперь?

— Не знаю…