Васильчиков помнит «спокойное, почти веселое выражение, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета».

Глебов выкрикивал: «Один… два… три!»

Мартынов стоял у барьера. Он повернул пистолет курком в сторону — он называл это «стрелять по-французски» — и выстрелил.

Эта деталь — про повернутый пистолет — важна потому, что Мартынов так стрелял и раньше и разговоры о том, что он был плохим стрелком, мягко говоря, преувеличены. Мартынов попал не случайно — он хотел убить и убил. Екатерина Аркадьевна Столыпина, жена Дмитрия Алексеевича Столыпина, писала в письме бабушке Елизавете Алексеевне: «Мартынов говорил после, что он не целился, но был так взбешен и взволнован, попал ему прямо в грудь, бедный Миша только жил пять минут, ничего не успел сказать, пуля навылет». Странно «не целился» Мартынов…

Васильчиков рассказывает так:

«Лермонтов упал, как будто его скосило на месте… не успев даже захватить больное место, как это обыкноведнно делают люди раненые или ушибленные.

Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие.

Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка, по случаю дурной погоды (шел проливной дождь), они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.

Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли».

Разные патетические подробности в мемуарах, скорее всего, домыслы. Стрелял ли Лермонтов на воздух? Произносил ли он растерянно: «Как же это так — мне целить в Мартышку?» Пытался ли он помириться у барьера, на что «исступленный Мартынов» отвечал: «Стреляй! Стреляй!»? «Лермонтов выстрелил на воздух, а Мартынов подошел и убил его. Все говорят, что это убийство, а не дуэль, но я думаю, что за сестру Мартынову нельзя было поступить иначе», — пишет, например, A.A. Елагин (ещеодна «причина» дуэли! И «нельзя поступить иначе»)…

А вот еще рассуждение о том, что Мартынов, как и его товарищи, не понимал происходящего в полной мере. Пораженный исходом дуэли он будто бы бросился к убитому с криком: «Миша, прости!»

Скорее всего, все эти россказни — просто романтические бредни. Все случилось очень быстро и просто. Был ли этот первый выстрел Лермонтова на воздух? Васильчиков, например, говорил, что «поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела, из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух».

Непонятно также, когда пошел дождь: то ли перед началом дуэли (струи хлестали по лицам, мешали целиться и мешали секундантам наблюдать за ходом поединка), то ли сразу после ее окончания («Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу…»). В любом случае была гроза. Мартынов отправился в город — доложить коменданту о происшествии и предаться в руки правосудия. Васильчиков вроде бы поехал за доктором. Кто остался с Лермонтовым? Говорилось, что Глебов — на его руках умер, не приходя в сознание, поэт. А где находился в это время Столыпин? Что делали Дорохов, Трубецкой?

Эмилия пишет: «Глебов рассказывал мне, какие мучительные часы провел он, оставшись один в лесу, сидя на траве под проливным дождем. Голова убитого поэта покоилась у него на коленях — темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют копытами об землю, молния и гром беспрерывно… Глебов хотел осторожно опустить голову на шинель, но при этом движении Лермонтов судорожно зевнул. Глебов остался недвижим, и так пробыл, пока приехали дрожки, на которых и привезли бедного Лермонтова на его квартиру».

Рассказ Зиссермана: «Столыпин мне рассказывал, что когда Лермонтов пал и умер, то все участвующие спешили уехать, кто за экипажем, кто за врачом и пр., чтобы перевезти Лермонтова в город… Один Столыпин остался с общего согласия при покойнике… Он сел на землю и поддерживал у себя на коленях голову убитого. В это время разразилась гроза… Столыпин не раз говорил мне об этом тяжелом часе, когда он совершенно один, в темноте, освещаемый лишь молниею, держал на коленях бледный лик Лермонтова…»

Васильчиков пишет: «Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Как теперь помню странный эпизод этого рокового вечера; наше сидение в поле при трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя храбрости гг. докторов, тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого… (Мы) хотели его приподнять; от этого движения, как обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив».

Вот как интересно… Все дружно описывают одну и ту же деталь — зевок или вздох; говорят, что держали голову покойного у себя на коленях, а потом хотели переложить на шинель… Но кто же на самом деле уехал, а кто остался?

Вся эта путаница происходила в какой-то мере потому, что участники поединка, следуя дуэльному кодексу, изо всех сил выгораживали оставшегося в живых дуэлянта и плюс к тому скрывали истинное число свидетелей. Решено было «пожертвовать правосудию» Глебовым: биография у того чистая, репутация геройская, боевое ранение. С этого момента ложь разрасталась и ширилась.

Тело перевезли в Пятигорск только поздно вечером и доставили в дом Чиляева, где Лермонтов со Столыпиным нанимали квартиру. Положили сперва на диван, потом на стол.

* * *

А ведь 15 июля было днем давно ожидаемого бала. Эмилия вспоминает все эти утренние разговоры о том, чтобы явиться в сад инкогнито и посмотреть фейерверк. «Собираться в сад должны были в шесть часов; но вот с четырех начинает накрапывать мелкий дождь; надеясь, что он пройдет, мы принарядились, а дождь все сильнее да сильнее и разразился ливнем с сильнейшей грозой… Приходит Дмитриевский и, видя нас в вечерних туалетах, предлагает позвать «этих господ» всех сюда и устроить свой бал. Не успел он докончить, как вбегает в залу полковник Зельмиц… с растрепанными длинными седыми волосами, с испуганным лицом, размахивает руками и кричит: «Один наповал, другой под арестом!» Мы бросились к нему — что такое, кто наповал, где? «Лермонтов убит!» Такое известие и столь внезапное до того поразило матушку, что с ней сделалась истерика… Когда мы несколько пришли в себя от такого треволнения, переоделись и, сидя у открытого окна, смотрели на проходящих, то видели, как проскакал Васильчиков к коменданту и за доктором; позднее провели Глебова под караул на гауптвахту. Мартынова же, как отставного, посадили в тюрьму, где он провел ужасные три ночи в сообществе двух арестантов, из которых один все читал Псалтирь, а другой произносил страшные ругательства…»