хотел показать этому Визенеру, на что он, Рауль, способен, он хотел досадить ему. Быть может, фон Герке и Гейдебрег помогут ему осуществить его план.

Рауль пришел к выводу, что возражения Визенера против задуманного им юношеского слета вытекают из преувеличенного страха за собственную карьеру. Судя по практике германских судебных и административных инстанций, его, Рауля, мать не могла уже считаться настоящей еврейкой, она была только «помесью», а уж ему и вовсе ничего нельзя было поставить в вину. Для страхов и мудрствований Визенера не было никаких серьезных оснований, вся суть в его чрезмерном карьеризме. Фон Герке или господин Гейдебрег, Рауль был уверен, не увидят ничего предосудительного в том, что прадед его был евреем.

Шпицци и в самом деле явно обрадовался его приходу. Рауль быстро проникся к нему доверием и держал себя так непосредственно, как уже давно с ним не бывало. Он вновь обрел свою прежнюю мальчишескую живость, выказал себя в одно и то же время не по годам взрослым и ребячески задорным – сочетание, так часто помогавшее ему снискать успех. Господин фон Герке обращался с ним как с равным. Он показывал ему свою квартиру, настойчиво приглашал приходить почаще, они много смеялись, говорили о женщинах, делясь своим опытом в этой области, рассказывали друг другу светские сплетни.

Все время, пока они оживленно болтали, Шпицци не оставляло чувство, что он где-то уже встречал этого мальчика. Все это ему знакомо, он неоднократно видел, как мальчик ходит по комнате, мужественно и чуть вразвалку, как он садится, вскакивает, закидывает ногу на ногу. Разумеется, во всем этом было многое, что Шпицци наблюдал в мадам де Шасефьер и что Рауль наследовал от нее. Но был еще человек, которого мальчик напоминал ему. Черт побери. Скажите на милость. Как он не заметил сразу. Этот правнук небезызвестного еврея Давида Рейнаха был, да это же ясно как день, сыном небезызвестного национал-социалиста Визенера.

Барон фон Герке никогда не сомневался в том, что Визенер состоял с мадам де Шасефьер в связи. Ни он, ни она не афишировали своих отношений, не трезвонили о них, но и не скрывали, они говорили о своей дружбе с царственной простотой. И в том, что Визенер повесил у себя в библиотеке портрет Леа, было тоже нечто необычное; ясно, что оба хотя и не стремились бросить вызов обществу, но и не побоялись бы пойти против условностей, если бы эти условности серьезно им мешали. Но Шпицци поражало постоянство их связи; это уж почти что брак.

Он еще не представлял себе, каким образом он это сделает, но уже твердо знал, что когда-нибудь использует против Визенера свое открытие. Он не скрыл своей радости по этому поводу и еще дружелюбнее, еще сердечнее разговаривал с Раулем. Впрочем, он питал искреннюю симпатию к этому юноше.

Тот заговорил наконец о своем проекте большого слета молодежи. Нехорошо, сказал он, что во всех странах вокруг национального движения толчется столько косных, одряхлевших людей. Национализм – дело молодежи, двигать его должна молодежь. Сквозь позу Рауля прорывалось настоящее увлечение.

Шпицци мгновенно смекнул, что из проекта встречи молодежи удастся выковать оружие против Визенера. Несомненно, если в связи с этой встречей выплывет имя господина де Шасефьера, «Парижские новости» возобновят атаку против Леа и Визенера. Тогда наш славный Визенер увидит, что он зарвался, затянув этот поход против «ПН», перемудрив с ним. Он попадет в яму, которую сам же себе вырыл.

И Герке восторженно одобрил мысль Рауля. Обняв юношу за плечи, он ходил с ним по комнате и говорил о деталях его проекта. Они обсудили план Рауля, как два проказливых школьника, замышляющих каверзу против нелюбимого учителя.

Дружески, как бы между прочим, к слову, Шпицци спросил, почему же Рауль не обратился по поводу задуманной им встречи к Визенеру, ведь он свой человек в доме де Шасефьер. Зеленовато-серые глаза Рауля потемнели, он несколько раз глотнул, прежде чем ответить.

– Ах, мсье Визенер, – сказал он с вымученной легкостью и пожал плечами. – Он обещает все, что хотите. Но потом за тысячью дел забывает свои обещания.

Господин фон Герке уже знал все. Рауль попытал счастья у Визенера и получил отказ; мотивы ясны. Все складывалось как нельзя лучше.

Шпицци улыбался, сиял, пускал в ход все свои наглые чары. Рауль был в восторге от надменности, с какой Шпицци вскидывал голову и, склонив ее чуть-чуть набок, тихонько фыркал или же легким движением руки смахивал прочь врагов, препятствия, сомнения.

Он ничего не обещает, пошутил фон Герке, когда Рауль собрался уходить. Не такой он человек, как его приятель Визенер. Но, подвел он итог всему их разговору, он готов по мере сил помочь Раулю. Рауль заразил его своей пылкостью. В ближайшие же дни Шпицци поговорит с господином Гейдебрегом о плане Рауля.

– Уж мы своего добьемся, – рассмеялся он. – Не называйте меня бароном, дорогой Рауль, – попросил он на прощание, – называйте меня попросту Шпицци.

Когда Шпицци пришел к Гейдебрегу, тот, казалось, был всецело поглощен собой: взгляд его тусклых белесых глаз на большом тяжелом лице был еще более отсутствующим, чем всегда. Берлин запросил его, долго ли он полагает оставаться в Париже, и намекнул, что, если он пожелает, его ждет новое важное и почетное задание. Что ответить? Закончил ли он свою миссию в Париже? И да, и нет. Это вопрос только его совести. Кое-чего он достиг, но начатые им дела лишь развертываются, ни одно еще не доведено до конца.

Становилось жарко, и мадам де Шасефьер собиралась переехать в свое имение под Аркашоном. Она обычно приглашала туда друзей и его также просила приехать. Он никак не мог решить, возвращаться ли в Германию, оставаться в Париже или ехать в Аркашон.

Шпицци после встречи с Раулем вновь обрел свою прежнюю уверенность; победоносно, полный молодого задора, сидел он против грузного Гейдебрега. Тот осторожно обронил, что, вероятно, в недалеком будущем он навсегда покинет Париж. Шпицци изобразил огорчение, скромно и все же настойчиво запротестовал. Так много еще осталось незаконченных дел, которые без коллеги Гейдебрега не могут быть завершены. А как вредно отзовется отсутствие такой личности, как Гейдебрег, на попытке разыграть комедию добрых отношений с Кэ д’Орсэ, как того желает теперь Берлин.

Тут Шпицци счел удобным перейти к проекту Рауля и изложил его. Гейдебрег оживился, как только было произнесено «встреча молодежи». Словом «молодежь» любили щеголять в Берлине, да и он сам не прочь щегольнуть им. Этот так называемый слет молодежи мог послужить лишним предлогом, чтобы продлить его пребывание