— Только прошу эти вещи не отсылать с моими приближёнными, — проговорил король шёпотом. — Когда стемнеет, я пошлю за ними доверенного человека.

Очевидно, он опасался, что чиновники, увидев подарки, непременно захотят иметь то же самое.

— Скажите, ваше величество, почему ваши подданные не продают свиней? — спросил Фаддей.

Король сознался, что со свининой у него возникла проблема. На острове Эймсо миссионеры строили небольшой бриг. А он снабжал их лесом и другими материалами, рассчитывая на свою долю. Но когда судно сошло со стапелей, миссионеры предложили купить его полностью, запросив 70 тонн свинины. Помаре опрометчиво согласился с их условиями и теперь расплачивается, запретив таитянам есть и продавать свиней.

Зная о том, что русские уже запаслись водой, овощами и фруктами, даже заготовили впрок несколько бочек лимонов и апельсинов и собираются вот-вот отправиться в дальнейший путь, король сказал:

— Некоторые горячие головы, без сомнения, захотят пойти с вами. Я прошу не брать моих людей с собою. Их и так на Таити становится меньше и меньше.

— Хорошо, — кивнул Беллинсгаузен.

Во вторник Помаре привёз на «Восток» шесть свиней, на «Мирный» — четыре, много плодов и кореньев, годных в пищу во время похода как противоцинготные средства. Переводчик Уильям, несмотря на запрет, отдал матросам «Востока» ещё четыре собственных свиньи. За них, а также за труды в должности переводчика у офицеров капитан щедро одарил бывшего американца одеждой, порохом и свинцом, поскольку он имел своё ружьё.

Порадовал Фаддей и слугу-охранника короля, надев на него лейб-гусарский мундир и повесив через плечо морскую саблю.

— Нынче вечером, когда ветер задует с берега, я намерен сняться с якоря, — сказал Беллинсгаузен Помаре.

— Зачем так спешить? Ваши матросы ещё не отдохнули.

— Не могу. У меня есть приказ от Адмиралтейства и государя.

— Подождите! — вдруг вспомнил что-то король и сказал несколько слов слуге, который занимался обновками.

Через некоторое время слуга появился с большим свёртком. Король передал его капитану:

— Знаю, у вашего императора есть много лучших вещей, но пусть к ним прибавится и эта циновка, её с любовью делали руки моих подданных. Может, в холодной России вы вспомните о нас, затерянных в Великом океане.

С печалью он простился и с другими моряками, одарив каждого местными диковинами, позже перекочевавшими в музей Адмиралтейства. Сойдя в лодку, он потупил взор и стал что-то шептать про себя. Очевидно, читал молитву. Страсть к крепким напиткам расстроила здоровье, но не поколебала веры[52].

Фаддей проснулся рано и почувствовал какую-то пустоту. После шума, гвалта, неприятных для слуха выкриков и толкотни островитян, с утра до позднего вечера осаждавших шлюпы, тишина показалась непривычной. Доносился лишь мирный шелест волн. Как всегда, он мысленно прикинул дела, которые следовало выполнить в этот день. Перво-наперво надо устроить большую приборку, привести военный корабль в пристойный вид. Только как разместить бурты арбузов, тыкв, бананов, кокосов, хлебных плодов, фруктов и таро? Все складские палубы забиты до отказа, жилые каюты и лазарет превратили в хранилища.

Подумав о лазарете, Фаддей в который раз отметил могучую целебную силу субтропиков. В этих местах капитан-лейтенант Завадовский быстро оправился от болезни, поздоровели, повеселели матросы, у Губея Абдулова и Степана Сазонова исчезли цинготные пятна. Да и на себе испытал Фаддей благодатное влияние здешнего климата, словно помолодел лет на двадцать. Он выскочил из постели и начал делать разминку. Уловил чутким ухом движение денщик Мишка Тахашиков, тут же притащил кувшин с водой для умывания и обтирания, сбегал на камбуз за кипятком, приготовил пену для бритья. Мишка умел делать всё. Родом из Мезени на Беломорье, он привык с детства ко всяким работам и во всём был горазд: при авралах быстрее всех взбегал к парусам, проворно конопатил, клепал, чистил, мыл, строгал, латал, тесал, вкусно готовил для капитана и господ офицеров. Прекрасно пел народные песни, однако предпочитал озорные частушки. Безошибочно уловив настроение капитана, он заводил, разговоры на те или иные темы, но иногда и помалкивал. Обкатанно кругленький, с бедовыми кроличьими глазами, пушистыми овсяными ресницами, говорил скороговоркой, нажимая на «о»:

— Шлюп загадили, не проехать, не пройти...

— А куда девать?

— Куда, куда... В мешки да на руслени!

— А вдруг шторм?

— До штормов далече. Подъест братва.

— Кумекаешь, Мишка.

— Так ведь, пока умный раздевался, дурак реку переплыл. Кое-что можно подвесить под марсы и к штангам. А коль лимоны останутся, скажу коку от вашего имени, чтоб промыл в пресной воде да в кадки с красным перцем и рассолом, как огурцы солят. Ежели ещё останутся, пусть сок жмёт.

— Кок же солил. Чай, знает.

— Знает, толстобрюхий... Не уследил за ним. Не до него было, сами видели, всё гостей потчевал да принимал.

— Знаю, как потчевал. Скряга ты, Мишка!

— Да если бы грога было море, они бы и то вылакали!

Говорить-то денщик говорил, но дело делал, накинул на Беллинсгаузена простыню, чтоб мундир не замарать, поправил на ремне бритву, осторожно провёл лезвием по щекам и подбородку, приноравливаясь к качке.

— До завтрака далече. Чаю прикажете подать?

— Давай чаю.

Мишка исчез и вернулся, будто поднос с чаем и белыми сухариками за дверью стоял.

После чая Фаддей вышел на шканцы. Там стоял на вахте лейтенант Торнсон.

— Идём норд-ост десять. Миновали Тетуроа, — доложил Константин Петрович.

— Где «Мирный»?

— Отстал. Я убавил парусов, чтоб догнал.

Беллинсгаузен уважал Торнсона. Несколько щеголеватый, белокурый офицер с породистым правильным лицом, закончил Морской корпус в 1809 году с отличием. На балах дамы не сводили с него глаз, мужчины пророчили счастливое будущее. Он и вправду был большим умницей, много читал, много знал. Только коробила Фаддея его прямота. Честная душа лейтенанта взрывалась, когда заходил разговор о российских порядках. В спорах, особенно ожесточённых с мичманом Демидовым, он нехорошо отзывался о государе императоре, самодержавном праве. Но службу выполнял с усердием, вахты нёс бдительно, с ответственностью, так что Беллинсгаузен с Завадовским всегда были спокойны при дежурствах Торнсона.