Макдональд, все время служивший в пехоте, был не очень хорошим наездником. Кроме того, ему с тонкой шпагой пришлось действовать против конноегерского палаша.

В жаркой схватке какой-то конноегерь ударил Макдональда палашом. Главнокомандующего спасла высокая пышная генеральская шляпа – она ослабила удар. Макдональд свалился под копыта лошадей.

Все дни Макдональд очень страдал от раны и особенно от ушибов.

Тотчас же после ранения он предложил своим дивизионным генералам принять вместо него командование Неаполитанской армией. Более других подходил к этой роли энергичный и толковый Викто́р, но числился он по армии Моро.

Никто не согласился.

Кроме ран Макдональду не давал сегодня покоя Суваров. Макдональд не ожидал так быстро встретиться с ним: ведь Суваров три дня назад был еще у Александрии. А вчера он налетел на французов как вихрь.

Неаполитанская армия впервые услыхала это казачье «ги-ги», увидала их широкие бороды и почувствовала на себе удары их ужасных пик. Под натиском русских Макдональду пришлось отступить на семь верст за реку Тидоне.

Макдональда злило то, что Моро, который должен был ударить с тылу, до сих пор не показывался.

Раздражала задержка двух своих дивизий – Оливье и Монришара, которые еще не подошли к Пьяченце. Без них Макдональд как без рук. Он привык к тому – так твердила современная военная наука, так подтверждалось практикой, – что побеждает тот, кто имеет численный перевес.

Правда, и без этих двух дивизий Макдональд был сильнее Суварова, но до подхода Оливье и Монришара Макдональд не решался наступать. С ними Макдональд имел бы на всех участках значительный перевес сил, обязательный для победы.

За вчерашний день он успел немного познакомиться с этим Суваровым. Макдональд увидел, что имеет дело с каким-то необычайным полководцем. У Суварова явно было меньше войск, но Суваров наступал. И теперь Макдональд с тревогой предчувствовал: неугомонный старик фельдмаршал сегодня атакует его.

Просыпаясь среди ночи от боли – Макдональд был весь в ссадинах и кровоподтеках, – он прислушивался. Ему казалось, что он слышит в соседней комнате низкий насмешливый голос генерала Оливье.

Но из-за двери доносился только храп адъютанта, да где-то в углу возилась мышь.

Макдональд едва дождался утра. Главнокомандующий поднял всех спозаранку.

Утро было восхитительное. Позавтракав, Макдональд велел вести себя к Борго – Сан-Антонио. Шесть гренадер несли на носилках главнокомандующего. Он полулежал, опираясь на локоть, – левая сторона тела меньше пострадала в свалке.

Итальянки сочувственно провожали взглядами красивого тридцатичетырехлетнего генерала, жалели его:

– Santa Maria![106]

– Ma quando finisce sta storia?[107] – восклицали они, подразумевая под «storia» войну.

Был полдень, когда Макдональд очутился у правофланговой дивизии Сальма. Генерал Сальма приехал к главнокомандующему с левого берега Треббии на лодке.

Расположенные против него австрийские части и не думали еще двигаться вперед. Легкомысленный Сальма считал, что в этот день неприятель наступать не будет. Он уверял главнокомандующего, что фельдмаршал Суваров ранен, что сегодня союзники уже упустили время для наступления, – полдень, жара… Сальма просил главнокомандующего отпустить его часа на три в Пьяченцу – генералу Сальма прискучила глухая деревушка, в которой всего четыре дома и где, кроме кьянти,[108] никакого вина нет.

Макдональд рассердился:

– На правом фланге и в центре русские уже наступают. С минуты на минуту надо ждать наступления австрийцев. Немедленно отводите авангард сюда, за реку!

И велел гренадерам нести себя в Борго.

Сальма, чертыхаясь, поехал назад, на левый берег. Он решил не двигаться с места, чтобы показать, что он прав. Сальма не мог знать, что из-за своего легкомыслия и упрямства он через несколько часов будет с боем перебираться на правый берег и сам будет ранен.

Как и опасался Макдональд, Суворов наступал по всей линии. В центре и на правом фланге шли русские. Они перешли вброд реку Тидоне и медленно двигались вперед, – их задерживали бесконечные канавы, речки, плотины, изгороди.

День был нестерпимо жаркий. Французские солдаты, ожидая врага, изнемогали от жары. Но еще тяжелее было русским, которые шли под палящими лучами солнца. За три часа они едва прошли шесть верст.

В третьем часу пополудни бой кипел. Макдональд лежал в саду, в тени деревьев, с картой в руке. К нему то и дело подлетали верховые с известиями от генералов.

Наконец привезли долгожданное: дивизии Оливье и Монришара подошли к Треббии.

Южная ночь разом опустилась на землю. Ружейная стрельба прекратилась: бесполезно стрелять, не видя врага.

После кровопролитного боя французы были по всей линии отброшены за Треббию. Отброшены, но не уничтожены. Там, за рекой, стояла тридцатипятитысячная армия (а Суворов не имел тридцати тысяч), готовая завтра же помериться силами.

Из-за крайнего утомления войск, которые прямо с труднейшего форсированного марша попадали в дело, пришлось начать сражение не в семь часов утра, как назначил в диспозиции Суворов, а в десять.

Сильно пересеченная местность, неудобная для атак, очень удобна для обороны. Она-то и затянула сражение. В результате – не хватало дня.

С другой стороны, все дело испортил глупый, боявшийся всего папа Мелас. Под его командой находился резерв – войска австрийского генерала Фрёлиха. Резерв должен был в нужную минуту помочь правому флангу, игравшему самую главную роль в сегодняшней операции. Мелас же самовольно, вопреки суворовской диспозиции, присоединил весь резерв к своему левому флангу, хотя против него стояла слабая, в четыре раза меньшая бригада Сальма.

Из-за этого незаконного распоряжения Меласа вся прекрасно задуманная Суворовым операция теряла свой смысл. И одиннадцати батальонам Багратиона пришлось из-за Меласа выдерживать натиск шестнадцати батальонов французов.

– Этого старого сукина сына Меласа расстрелять мало! – горячился вспыльчивый Багратион.

– Помилуй Бог, при чем тут старость? Австриец и молодой это сделает, – иронически улыбнулся Суворов.

– Ой, простите, ваше сиятельство! Я не хотел!.. – смутился Багратион, вспомнив наконец, что Суворов и Мелас – одногодки.

В представлении Багратиона Александр Васильевич был молодым. Слово «старость» как-то не шло к подвижному, энергичному, полному жизни Суворову.

Багратион удивился, что фельдмаршал так снисходительно отнесся к проступку Меласа.