— В чем дело?

— Вы Кичигин?

— Кичигин, Кичигин, а в чем дело? Я сегодня, как и все, не работаю, дайте поспать.

— Откройте, пожалуйста, мы из милиции.

Длинная пауза, во время которой Зарапин отчетливо слышал участившееся дыхание, и затем Кичигин положил трубку.

Наконец в двери щелкнул ключ, и она приоткрылась. Зарапин нажал на нее и раскрыл полностью. Он и Борин, отстранив Кичигина, вошли в номер. Ничего не разглядеть. Зарапин рывком раскрыл шторы. Свет обнажил неприглядное: грязный стол после пьяного ужина, опрокинутая бутылка, под столом разбитая тарелка, вся скатерть в винных пятнах.

— Красиво гуляли… — не удержался Зарапин.

Кичигин отвернулся. У него самого видик был отчаянный — рубашку напялить успел, но не застегнул, брюки натянул, а подтяжки болтаются как хвост, босой, волосы на голове перьями…

Из соседней комнаты послышался стон.

— Кто там? — спросил Борин. — Зарапин, посмотрите…

На постели, укрывшись с головой, кто-то спал, постанывая. По вещам, разбросанным у постели, Зарапин понял — женщина.

— Там женщина спит, — доложил он Борину.

— По-моему, вы вторгаетесь в мою личную жизнь, которую охраняет конституция, не так ли? — громко и с вызовом проговорил Кичигин. — Прошу внести мой протест в протокол.

— Кто там, в постели? — тихо спросил Борин.

— Там женщина… — Кичигин тоже безотчетно перешел на тихий голос, — случайная для меня женщина… просил бы ее не впутывать.

— Ну вот, а сами требуете — в протокол…

Женщина оказалась совсем не случайной — он привез ее сюда из Москвы, и была она его давней любовницей и артисткой эстрады, чье пение, впрочем, было известно только посетителям второстепенных московских ресторанов. Сейчас она никак не могла протрезвиться, явно не понимала, что происходит, пыталась обнимать Зарапина, а в ответ на его вопросы только хихикала… Ее оставили пока в покое. Борин обратился к Кичигину:

— Где вы храните деньги и ценности?

— Все в ней, — рассмеялся Кичигин, показывая на свою артистку.

— Что? Что? — вдруг протрезвела та. — Ты это брось, копеечник.

— Так где все-таки?

— Дома. Где же еще? — тихо ответил Кичигин.

— А точнее?

Кичигин молчал. Странное дело — сколько раз он представлял себе, как все это будет происходить, и видел себя то гордо молчащим, то ироничным, а то и беспощадным обличителем и находил при этом какие-то точные, весомые слова. А сейчас, когда все это происходило реально, в виски ему била одна бессильная мысль: раскаяние… раскаяние… Как будто в этом были сейчас все его надежды на что-то лучшее.

— Слышите, Кичигин? Где у вас дома тайник?

Кичигин на мгновение задумался и, махнув рукой, произнес:

— Ни мне, ни другим… Но прошу записать — я сам указал. Значит, так: дома в моей квартире стоит письменный стол. Из тумбы надо вынуть все ящики, и тогда можно влезть внутрь тумбы и добраться до тайника на задней стенке. А потом то же самое — в тумбе другой. Всё. Пишите…

— И ценности там?

— Я верю в советские деньги, — ответил Кичигин. — А ценности разве что у жены. Но она, учтите, сама тоже прилично зарабатывает…

Задерживаться во Владимире не следовало. Певичке вручили повестку с вызовом в прокуратуру, а Кичигина повезли в машине. Всю дорогу он молчал, закрыв глаза, может быть даже спал. Он сейчас не ощущал уже ни горя, ни досады, ни даже мелкого огорчения. Может, так было от тяжелого похмелья, сковавшего его мозг? Несколько раз у него появлялась одна и та же мысль — как было бы хорошо, если бы не было никаких допросов и судов, а просто кто-то сказал: «Этому десять лет» — и сразу туда уехать…

Потом его стало тошнить, он жестами утопающего стал просить остановить машину и, вывалившись из нее на обочине, изверг из себя вчерашний ужин. Выматерился. Извинился. И снова залез в машину. В голове у него стало чуть посветлее…

Когда подъезжали к Москве, спросил:

— Нельзя ли не заезжать ко мне домой? Я не хотел бы встречаться сейчас с женой…

— Все-таки придется… и она все знает.

Кичигин снова закрыл глаза — теперь он думал о том, что ему предстоит многие годы прожить в неволе и что выйдет он на свободу уже стариком, который никому не будет нужен. И ему хотелось плакать…

Сараев приходу оперативников вроде бы даже обрадовался. Вышедшей на шум жене сказал легко:

— Это то, что я давеча тебе говорил…

Жена повернулась и скрылась в спальне.

Позже, на допросе, Сараев расскажет, как он накануне ареста впервые поведал жене о своих темных делах и как она тихо плакала и все спрашивала:

— Зачем ты это сделал? Зачем?

— Зачем-зачем? — рассердился он. — Ты забыла, сколько мы суем денег нашим детям? А на что ты сшила себе норковую шубу? А эти вечные профессора с гонораром не ниже четвертного? А дача?

И жена спрашивать перестала… Только умоляла больше не получать эти деньги.

— Попробую… — ответил он, думая, что действительно надо кончать. А спустя несколько часов он уже открывал дверь оперативникам.

…Горяева брали на даче. Здесь тоже все произошло гладко.

Горяев давно рассказал жене, что за деньги он довольно часто приносит домой. Разговор состоялся у них однажды утром перед отъездом на работу.

— А это не опасно? — спросила Наташа, не отвернувшись от зеркала, перед которым она делала утренний намаз, и даже не стараясь увидеть его хотя бы в зеркале.

— А разве не опасно ходить по улице? — рассмеялся он.

Сегодня ночью Горяев спал беспробудно. Шум возле дачи первой услышала Наташа.

Растолкала мужа:

— Слушай, к нам кто-то приехал. Не твои соратнички?