Капитан сдвинул брови: дело получало уже реальное, вполне правдоподобное объяснение.

Немедленно вызвали Матвеева и Козырева. Они подтвердили переданное зоологом. Кроме того, они сообщили, будто Плетнев даже видел, как Скворешня вышел из подлодки во время расчета людей. Позвали Плетнева. Он не мог уверенно сказать, что видел, как Скворешня вышел из камеры, но во время расчета людей какая-то тень, похожая на силуэт человека, мелькнула на краю площадки и сейчас же исчезла. Торопясь скорее на работу, Плетнев не обратил на это внимания, полагая, что это просто какая-нибудь рыба проплыла в пещере, а затем он забыл об этом. Теперь же остается думать, что это была тень именно Скворешни.

В центральном посту вновь остались только капитан, лейтенант, комиссар и зоолог.

Тяжелое молчание длилось недолго. Зоолог первый нарушил его. Голос ученого прозвучал, полный страсти и боли:

— Неужели мы оставим его? Нужно вернуться, пока еще есть надежда застать его в живых! Нужно вернуться! Человек за бортом!.. Мы не можем бросить его, беззащитного…

Его голос осекся, и он замолчал.

Лицо капитана казалось изваянным из белого мрамора. Он медленно поднял на зоолога глаза — синие, твердые, видящие и невидящие. Рука, лежавшая на столе, непрерывно выбивала тихую, мелкую дробь, которая порой казалась похожей на дрожь.

Капитан глухо произнес:

— Вы забываете, Арсен Давидович: двадцать третьего августа, в шесть часов утра, «Пионер» должен быть во Владивостоке. И он будет там в этот день и в этот час, если понадобится, хотя бы ценой гибели моей или кого-либо другого! Родина ждет свою подлодку. Правительство и партия требует этого. Подлодка пойдет своим курсом.

— Тогда пошлите меня к нему! — закричал вне себя зоолог. — Я здесь не нужен уже! Я нагружусь кислородом, аккумуляторами, пищей и, может быть, сумею еще спасти его.

— Это будет бесцельно, Арсен Давидович, — тихо сказал старший лейтенант. — Прошли уже сутки: вам в скафандре потребуется еще трое суток, чтобы добраться до острова. В каком состоянии найдете вы там Скворешню? Если только вы вообще найдете его на старом месте… и если вы сами доберетесь туда: запасов кислорода, энергии, пищи в вашем скафандре может хватить максимально на двое суток.

Несколько мгновений зоолог стоял неподвижно. Потом, схватившись за голову, выбежал из центрального поста.

Капитан, старший лейтенант и комиссар молча проводили его глазами.

Через минуту капитан тяжело поднялся со стула:

— Александр Леонидович, примите на себя руководство работами по ликвидации недоделок. Людей не торопить, не переутомлять. Распорядок вахт нормальный.

Он кивнул головой и вышел. Вслед за ним вышел и комиссар.

«Пионер» продолжал стремительно нестись по ранее заданному курсу…

* * *

Павлик ходил весь день с красными глазами. Ушел друг, с которым всего лишь за два месяца знакомства пережито было столько, сколько Павлик не испытал за все предыдущие четырнадцать лет своей жизни. Ушел добродушный великан, покоривший сердце мальчика своей сверхчеловеческой силой, простотой своей незлобивой, бесхитростной души, своим мужеством. Каждым шагом, каждым поступком он вел Павлика за собой по пути незаметного героизма в повседневной, обычной жизни, в работе, в бою с природой и врагами…

И, оставшись один в каюте Плетнева, Павлик представил себе своего друга — величавый образ могучего, непобедимого богатыря, древнего норманского викинга с длинными светлыми вьющимися усами, с новым, необычно суровым прекрасным лицом.

И Павлик падал на подушку своей койки, уткнувшись в нее лицом, содрогаясь в неслышных, разрывающих сердце рыданиях.

И с кем ни встречался он в эти часы на работе, в столовой, в часы отдыха — на всех лицах он видел отражение той же молчаливой, замкнувшейся скорби. И, сам не сознавая этого, он был благодарен каждому за то, что не чувствовал себя одиноким в своем горе, что его боль сливается и растворяется в общем чувстве любви к его другу и боли за его участь…

Лишь однажды, перед Маратом, он не выдержал и раскрыл свое измученное сердце. Под конец дня, того ужасного дня, в начале которого стала ясна судьба Скворешни, Павлик встретил Марата в пустынном коридоре. Марат шел с каким-то странным лицом, с глазами, мучительно ищущими что-то потерянное, которое вот-вот должно появиться, найтись и вернуть счастье, наполнявшее до сих пор его жизнь…

— Марат, — тихо, сдавленным голосом остановил его Павлик, — ты не помнишь? Я давно дал ему почитать книжку из библиотеки… «Роб-Рой» Вальтера Скотта. Он сказал, что ты взял ее у него. Она у тебя, Марат?

Голос у него задрожал, губы искривились. С неудержимо текущими слезами он спрятал лицо на груди Марата и прерывающимся голосом проговорил:

— Ах, Марат, как ему нравилась эта книга! Как ему нравился Роб-Рой! Он говорил: «Вот это герой!» А сам? А сам?…

Марат, словно только что пришел в себя, помолчал, потом положил руку на голову мальчика.

— Не плачь, Павлик… Мы должны быть всегда готовы к этому… Представь себе, что он погиб в бою…

— Так ведь то в бою! — воскликнул Павлик, отрывая мокрое лицо от груди Марата. — А тут?

— И это был бой, голубчик. Бой за спасение «Пионера». И он погиб на боевом посту.

Павлик помолчал, потом, опустив голову и вытирая кулаком слезы, прошептал:

— Я его никогда, никогда не забуду! А ты, Марат?

— Я тоже, Павлик… — вздохнул Марат, и хохолок на его темени грустно задрожал.

Они помолчали, потом Марат сказал:

— Ты слышал, Павлик, капитан послал радиограмму во Владивосток и сообщил об этом происшествии… Он просил немедленно послать на остров самый лучший, самый быстроходный гидроплан, чтобы отыскать Скворешню, живого или мертвого. Он долетит до острова еще скорее, чем могла бы вернуться туда подлодка. И капитан еще предложил, чтобы подлодка встретила гидроплан где-нибудь в океане и передала ему своего водолаза со скафандром. Говорят, что Арсен Давидович упросил капитана, чтобы именно его отправили туда на гидроплане. Он ведь врач и опытный водолаз.

— Какой он замечательный, наш капитан, — с восхищением сказал Павлик. — И Арсен Давидович тоже… — Затем, вздохнув, добавил: — И все здесь такие хорошие… Правда, Марат?

В ночь на двадцать первое августа «Пионер» проходил вдоль островов Фаннинга, редкой цепью протянувшихся с северо-запада на юго-восток. Оставив их по правому борту, «Пионер» оказался перед обширными пространствами океана, почти совершенно пустынными вплоть до Японских островов. Лишь несколько одиноких островков да затерянных рифов скудно оживляли эту безграничную водную ширь, зато густо усыпанную к юго-западу от пути «Пионера» бесчисленными островами Маршальского и Каролинского архипелагов.