взаправду. По щекам потекли слёзы. Всё по-настоящему. Когда он отложил кость, на той не осталось ни щепотки мяса. Также на тарелках не осталось ни единой крошки печенья.

   Флетч откинулся на стуле. Он не чувствовал, что умирал от голода. Он, вообще, голода не чувствовал. Он уже и забыл, каково это.

   - Ого! - воскликнул он.

   Сидевший рядом ухмыльнулся.

   - Как в первый раз, браток.

   Появился матрос, чтобы забрать тарелки. Его остановил пленный и сказал:

   - Я какое-то время был в лагере в Опане, на другом конце острова. Тот лагерь такой же огромный, как этот, даже больше. Их вы тоже освободите?

   Матрос помрачнел.

   - Мы не смогли, - ответил он. - Как только мы подошли ближе, япошки тут же принялись всех расстреливать. Мы к такому оказались не готовы, не предполагали, что кто-то может поступить настолько подло. Ничего нового.

   Он начал было сплёвывать на палубу, но остановился.

   - Не знаю, сколько народу эти пидоры там перебили, наверное, несколько тысяч.

   - Господи! - спросивший матроса пленный перекрестился.

   Флетч был напуган, но не удивлён. С самого начала оккупации Гавайев, япошки демонстрировали, что пленные для них - не более чем, помеха. Они морили их голодом, издевались, уничтожали на работах. Почему бы не помешать им освободиться и всех не перебить? В подобной войне - вполне разумно.

   - Спасибо, что вытащили нас из Капиолани до того, как они сделали с нами то же самое, - сказал он. Этот конкретный матрос не имел к этому никакого отношения, но благодарности Флетча сейчас хватило бы на все вооружённые силы США.

   - Командование считает, что могло быть лучше, - ответил матрос. - Но я, блин, очень рад, что всё прошло так, как прошло.

   Сколько пуль, выпущенных из японских пулемётов, прошло в паре сантиметров от Флетча? Скольких измученных, истощённых пленных они убили? Флетч всего этого не знал. Да и вряд ли кто-нибудь вообще знал. Единственные, кто мог это выяснить - это похоронные команды. Но он здесь, на американском корабле, а живот его полон - полон! - американской еды. Он тоже был чертовски рад, что всё прошло так, как прошло.

   Охранники в долине Калихи были нервными, как никогда. И пленные, что рыли туннель через хребет Кулау, тоже вели себя нервно, по крайней мере, те, кому ещё хватало сил волноваться. Одним из таких оставался Джим Петерсон. И Чарли Каапу. Петерсон восхищался силой и упорством полугавайца. Ему хотелось соответствовать, но он пробыл здесь гораздо дольше Чарли, да и чувствовал он себя намного хуже, когда сюда прибыл. Дух его был на высоте. А плоть? Плоти уже совсем не осталось, поэтому и говорить не о чем. Осталась кожа, кости, да соединявший их голод.

   - Надо отсюда валить, - прошептал ему Чарли вечером, перед тем, как они отключились от изнеможения. - Срочно. Эти пидоры нас всех тут положат. У них это на рожах написано.

   Петерсон кивнул. Он и сам об этом думал. Каждый раз, когда артиллерийская канонада становилась всё ближе, когда в небе пролетали истребители, япошкам, словно, нож в брюхо засовывали. После этого охранники вели себя, как школьник, который проиграл в драке на детской площадке и от обиды пнул собаку. Не было тут никаких собак. Вместо них имелись военнопленные, и пинки были далеко не самым худшим, что с ними делали.

   Затем Петерсон помотал головой. Даже это движение потребовало всех сил.

   - Если сможешь, давай. Я тебя прикрою.

   - У тебя получится, старик, - сказал Чарли. - Надо крепануться. Доберемся до Гонолулу, и всё будет хорошо.

   Если он вернётся в Гонолулу, ему, может, и будет хорошо. Он худел с каждым днём, но, пока ещё, оставался в форме. Попадись Петерсон первому же япошке, и тот сразу поймёт, кто он и откуда. Весил он, по собственным прикидкам, не более сорока пяти килограмм. И всё, конец. Окраины Гонолулу в пяти или шести километрах отсюда. Для Петерсона это расстояние примерно равнялось пути до луны.

   - Мне каюк, - сказал он. - Нечего уже спасать.

   - Бля. Ты, что, не хочешь поквитаться? Не хочешь посмотреть, что станет с япошками? Чего ты добьёшься, если будешь тут просто лежать и подыхать?

   - Я не лежу, - сказал Петерсон и вспомнил, насколько сильны были мысли о мести в самом начале плена. - Я не лежу, мать твою, но далеко я не уйду. Глянь на меня.

   Он поднял руку: пять костлявых карандашей на палке.

   - Ты глянь. Как я побегу, если нас заметят?

   Чарли Каапу посмотрел. Он выругался, произнесённые тихим голосом слова, звучали ещё зловеще.

   - Я пойду. Приведу помощь. Наверняка, американские солдаты уже в Гонолулу.

   Может, и приведёт. С той стороны, куда летели истребители, стрелять стали активнее. Что бы там ни происходило, охрана стала ещё злее. Петерсон не думал, что им потребуется для этого какое-то оправдание, но оно потребовалось. Он сказал:

   - Если доберешься, расскажи нашим, что мы здесь. Если о нас кто-нибудь не узнает, мне кажется, мы провалимся за край мира.

   - Расскажу, - пообещал Чарли. - Ты, точно, не можешь идти, старик?

   Петерсон снова помотал головой. Из тьмы высунулась рука полугавайца и легла на костлявое плечо.

   - Держись, братан. Я пошёл. За подмогой.

   Несмотря ни на что, Джим Петерсон улыбнулся.

   - Прям, как в кино.

   - В натуре, бля! Прям, как в кино!

   - Собрался идти - пошевеливайся, - сказал Петерсон. - Не знаю, сколько ещё протяну, и один Господь знает, сколько япошки позволят нам продержаться.

   - Прикрой меня утром на перекличке.

   - Прикрою, - ответил Петерсон, хотя, вероятнее всего, япошки заметят пропажу Чарли, даже если, пересчитают всех правильно. Да, они с трудом отличали одного белого от другого. "Все жители запада для них одинаковы", - подумал Петерсон и вновь не удержался от улыбки. Однако Чарли был белым лишь наполовину, и не совсем жителем запада. Он