В том, что жива-здорова до Углича доберется, она не сомневалась — бойкая, не пропадет. О другом думала. Как ее, приехавшую нежданно-негаданно, встретит Сергей? Согласится ли поехать в неведомый башкирский аул? Как пройдет, а может, уже прошла эта новая операция? И сама Кадрия, когда увидит парня — не одноногого даже, а совсем безногого, — и не в думах, не в строках письма, а наяву, перед глазами, что она-то переживет? Не отшатнется, не передумает ли? Может, зря вся эта поездка?

А тут еще на днях Тахау душу разбередил. Власть его кончилась, опять он был тот, довоенный, приветливый, услужливый Тахау, о котором вспоминал когда-то старик Салях. Посмотреть, как он рассыпает улыбки, подбежит, поздоровается, совсем не тот надутый пузырь, ошалевший от власти лягушонок. Тахау, от которого бабы кровавыми слезами плакали. Его раза два поколотили крепко, но избили втихомолку, тот, кто бил, тоже, видать, своего позора на белый свет выносить не хотел. Один раз вечером на току без сознания нашли, другой раз из района возвращался — лошадь сама привезла. Он же, отлежавшись, ходил опять бойко, кричал «салям!». Народ приглядывался, при виде кого он нахмурится или хотя бы глаз опустит, но Тахау со всеми был приветлив, может, с обидчиком-то еще с большим радушием здоровался. И что ты будешь делать, уже понемногу начали жалеть маленького кривого многодетного Тахау. Только Кадрия из-за тела своего, им опоганенного, и Алтынсес из-за того комочка пустоты в низу живота, который так и не рассосался, ненавидели его.

— Айт, сноха-свояченица-сватья! — крикнул Тахау при встрече, а в пьяном глазу такая неиссякаемая радость блестела, что Алтынсес зубами скрипнула. — Вот подруга-то твоя, а? Небось даже ты от нее такого не ждала, а? Вот герой! Молодец, молодец! Только… — он подмигнул ей, то есть просто закрыл глаз, и все, какое уж тут подмигивание, коли другого глаза нет. — Только и здесь могла найти! И здесь ведь без рук и ног есть, даже без глаза попадаются. И сама бы утешила, и ее бы утешили…

Вот дрянь! У пакостника и медовый язык дегтем мажется.

И Мастура, свекровь… Когда Кадрию провожали, больше всех хлопотала, всех щедрей была, а теперь, стоило Алтынсес вспомнить о подруге, сразу поджимала губы и переводила разговор на другое. Обдумала и теперь не одобряет Кадрию? Или сомнения свои прячет?

В эти дни Алтынсес стала чаще забегать в отцовский дом или старалась со стариком Саляхом увидеться, поговорить. Эти хоть дум своих не прячут.

— Видали, какие девчата бывают! — говорил Гайнислам. — Горячее сердце-то оказалось у этой Кадрии! И что увечный парень, и что в глаза его не видела — ни с чем не посчиталась, поднялась и поехала.

— Слишком яркое быстро линяет, — с сомнением говорила Фариза.

— Если бы линяло, — слиняло сразу, как о беде узнала.

— Не знаю, отец. Он и веры не нашей. Он русский, она башкирка. Душой сойдутся ли?

— Ты, темнота! — Гайнислам, обозлившись, встал, прошелся по избе. — При чем тут национальность? Ты моих товарищей возьми, вместе же их письма читали: что русский, что башкир, что татарин, что грузин — какие ребята!

— У товарищей так… А у парня с девушкой и по-другому бывает.

— Как у парня с девушкой бывает, это, конечно, тебе лучше знать! — взбеленился Гайнислам.

Алтынсес, поняв, на что намекает отец, вспыхнула и опустила голову.

— Дурак старый! — сказала презрительно Фариза. — До седин дожил…

Молчание было недолгим. Гайнислам попытался склеить горшок, по которому сам же и хватил вгорячах:

— Ты… того… не сердись, мать, я так это… Я же знаю, что нет за тобой… Кхм!.. Лучше бы нам о том подумать… — И, найдя о чем сейчас лучше подумать, сразу оживился: — Коли впрямь Кадрия с парнем заявится — что делать будем? Свадьбу надо играть.

— Только бы приехали! — сказала Алтынсес. — У свекрови и у матери тоже в ларях можно поскрести.

— Да, да, не поглядим, что время голодное, — сказала Фариза. — Все по обычаю сделаем. А там, — всхлипнула она, — и зятюшка вернется!..

Алтынсес закрыла лицо ладонями и уткнулась ей в грудь. Гайнислам потоптался рядом и вышел на улицу, утешать он был не мастер. И Фариза была не мастерица, но теплая ее ладонь гладила по волосам, по плечам, и Алтынсес успокоилась.

Старик Салях говорил при встрече:

— Не сдержал я клятвы, а совесть чиста. Сама подумай, не понял бы я, какое сердце у Кадрии, соврал бы, что умер Сергей, какой бы грех на душу взял. А теперь… Вот увидишь, не будет пары счастливей их.

— А вдруг Сергей не согласится? Зачем, дескать, я тебе, такой калека, как-нибудь сам проживу. Он и в письме так написал.

— Эх, дочка, а что бы ты на его месте написала? Шутка ли!.. Но я так думаю: коли девушка все бросила и приехала, ему уже деваться некуда. Тут сразу видно — любовь! А ты не томись, десять ли дней пройдет, пятнадцать ли, и приедет твоя подружка вместе с женихом, вот увидишь.

Не обернулась Кадрия за пятнадцать дней. Вернулась только через месяц.

В тот день Алтынсес, возвращаясь с работы, по обыкновению завернула к родителям — вдруг от Хайбуллы весточка? Гайнислам теперь разносил письма, другая работа была уже не по силам. Знала Алтынсес: будь письмо, отец под землей бы ее разыскал, а все же ног удержать не могла, каждый вечер сами несли сюда.

Отец во дворе распрягал лошадь. Он кивком поздоровался с дочерью и снова занялся хомутом. Сам с упряжью возится, а сам исподтишка на Алтынсес поглядывает, ждет, когда она уйдет.

— Отец… — окликнула его Алтынсес.

Гайнислам собрал упряжь и понес под навес.

— Подружку твою привез, — бросил он через плечо.

Разъезжаясь ногами по осенней слякоти, побежала Алтынсес по темной улице. Даже встретив деда Саляха, не остановилась, не поздоровалась, крикнула только: «Кадрия приехала!» И не оглянулась, когда старик повернулся и спешно заковылял следом за ней.

Распахнув дверь, влетела в избу. Кадрия еще даже не разделась, только шаль опустила на плечи.

— Подружка! — бросилась к ней Алтынсес.

— Садись, с ног свалишь, — сказала Кадрия, уклонившись от ее объятий.

Алтынсес потормошила ее немного и обежала взглядом маленькую избу с тусклой коптилкой на припечье.

— Ну, показывай своего Сергея! Где прячешь?

— В погребе! — зло сказала Кадрия. — Ты что на дыбы встала, овод тебя укусил? Сядь!

— А правда… где? — уже тихо, растерянно повторила Алтынсес.

— Не выпала ему дорога, подруга…

— А потом… приедет?

Кадрия не ответила. Выпустила фитиль из коптилки, надела трубу на самовар, кивнула матери, чтобы села за стол,