посуда, разная другая рухлядь — последняя память разоренных очагов.

Алтынсес продралась через толпу, из сил выбилась, к тому же потеряла рукавицу и две пуговицы с телогрейки оторвали. Но это не расстроило ее, наоборот, только настроение поднялось. Кто-то дернул ее за рукав, оглянулась — старуха с иссохшим, темным лицом, что-то бормоча, протягивала ей туфли на высоком каблуке. Еле поняла:

— Иди сюда, иди, детка, такое упускать грех… бери, задаром отдаю.

Алтынсес представила себя на этих высоких каблуках и расхохоталась. Старуха поняла, что с этой каши не сваришь, проворчала:

— Вот бестолковая, — и пошла прочь.

Настроение поднялось еще больше. Робость, которая была поначалу, совсем прошла. Рядилась упорно, долго и купила по сходной цене два почти новых платьица и две шерстяные шапочки для Зои и Нади, большой «французский» платок — свекрови. О себе же только подумала. Красивые платья, блестящие резиновые сапожки попадаться-то попадаются, но куда в них Алтынсес пойдет? Ничего, обута, одета. Два платья на смену имеются, плюшевый жакет, не новый уже, но вид еще есть, кожаные сапоги. Пока и это сойдет, а потом вернется Хайбулла, справит все новое.

Что надо, все купила и базар посмотрела, пора запрягать лошадей и трогаться домой.

Алтынсес уже повернулась, чтобы уйти, но, заметив, как три вороватого вида мужика притиснули к забору по-городскому одетую женщину со светлым печальным лицом и что-то требуют от нее, остановилась.

— Вот упрямая баба! — грубым голосом говорил один. — Полторы тыщи! Не стыдно тебе? Костюм весь залежалый, из погреба, что ли, достала?

— Шабаш! Бери восемьсот и радуйся, барышница! — другой тут же вцепился в новый зеленовато-голубой костюм, висевший у женщины на руке.

Та, чуть не плача, тянула к себе, а вороватый мужик — к себе.

— Вы что делаете?! — закричала Алтынсес. — Отпустите! Не то милицию позову!

Все трое быстро юркнули в толпу. Женщина, не поднимая головы, завернула костюм в белую тряпицу и пошла к воротам.

— Ну-ка, покажи товар, — сказала Алтынсес, догнав ее.

Женщина быстро вытерла слезы и как-то неожиданно тепло улыбнулась.

— Для мужа присматриваешь? Хранила как память о Зарифе, да вот дети… каково им без катыка и молока? Хотела продать… Уф, один стыд чего стоит! — она покачала головой.

Алтынсес взяла костюм и осмотрела, с руки на руку переложила и в восхищенье сказала:

— Ой, красота какая! — И вздохнула: — Моему Хай-булле в самый бы раз…

— Так возьми.

— У меня денег таких нет, апай.

Другая бы: нет, мол, денег и не морочь голову, — повернулась и пошла. А эта улыбнулась только и стала участливо расспрашивать. Слово за слово, завязалась беседа. Алтынсес забыла про смущение, рассказала о своей жизни.

— Верно, верно, сестренка, — сказала женщина. — Хоть и без вести пропал, надежду терять нельзя, все равно вернется, нежданно-негаданно вернется.

Женщина рассказала, что она учительница и что директор в их школе тоже ушел на фронт и три года от него писем не было, а он недавно взял да вернулся, живой-здоровый.

— Ой, неужто правда? — вскрикнула от радости Алтынсес.

Скорей домой! Надо об этом свекрови и матери рассказать! Она сунула костюм обратно в руки женщине, повернулась и пошла.

— Погоди, погоди, куда ты понеслась? — женщина догнала ее уже за воротами базара.

— Подруги там, дожидаются… — нетерпеливо сказала Алтынсес.

— Подожди немного, — пряча улыбку, она тщательно завернула костюм и, словно прикинула на вес, подержала на ладони. — Я тебе и дешевле продам. Бери, бери, все равно никаких денег больше чем на неделю не хватит — такая теперь дороговизна, — и сунула сверток ей под мышку. — В сорок первом на май справили, ни разу даже не надел Зариф. В конце апреля забрали на сборы, и с тех пор… В августе похоронка пришла.

Было видно, что со своим горем она уже свыклась. Голос печален, но глаза сухие, лицо и руки спокойны.

— Ох, апай! — Алтынсес обняла ее. — Может, кто и твою цену даст. Не хочу я у твоих детей кусок изо рта вырывать. Не надо!

— Пустое. Ты лучше имя свое и аул скажи, вдруг дорога выпадет.

Познакомились. Учительницу зовут Алмабика, фамилия — Тагирова, адрес свой сказала — улица Коммунаров, пятый дом. Услышав имя Алтынсес, она улыбнулась:

— Какое у тебя имя красивое, никогда такого не слышала!

— Имя-то у меня Малика, но я его уже забывать стала. Как назвал Хайбулла, так и все теперь: Алтынсес да Алтынсес.

— Любимый, да не найдет, как свою милую назвать! — вздохнула Алмабика. Наверное, вспомнила что-то, лицо ее посветлело. Но тут же улыбка погасла, и она заторопила Алтынсес. — Ладно, ты на работе, иди, от подруг отстанешь.

Алтынсес и не поблагодарила толком, побежала на квартиру.

Поначалу душа была не на месте: с чужого плеча костюм! Да еще без копейки денег осталась, но зато вернется Хайбулла, и сразу есть что надеть. И все сомнения разлетелись. Но больше всего радовалась она рассказу Алмабики о том директоре.

Придя домой, она перво-наперво расцеловала маленьких золовок, потом дала подарки. Зоя с Надей тут же надели новые платьица и шапочки и умчались из дома, к соседям и подругам, а прежде всего к бабушке Фаризе и Нафисе — похвастаться-покрасоваться, получить гостинец за обновку. Алтынсес накинула на свекровь «французский» платок и после того, как старуха поохорашива-лась перед зеркалом, достала костюм.

— Это Хайбулле! — улыбнулась она. Хотела рассказать о случае с директором школы, как Мастура сдернула платок с головы и вышла на другую половину. И до самой ночи не проронила ни слова. Взгляд опущен, бесцветными губами жует; сказать бы «сердится» — да нет, не сердится, сказать бы «в замешательстве» — печальна как-то. Алтынсес оставила ее в покое, нрав свекрови хорошо знала: коли замкнулась — допытываться бесполезно, жди, когда сама заговорит. И вправду, только невестка улеглась, Мастура присела к ней на кровать. Алтынсес хотела сесть, но та удержала ее:

— Лежи!

Долго молчала. О чем-то думала, склонив голову на плечо, будто к шорохам в своей душе прислушивалась. И Алтынсес молчала, с тревогой ждала, что же скажет свекровь.

Наконец старуха заговорила:

— Эх, дочка, нет чтобы о себе подумать, костюм этот взяла… — В усталом голосе и мягкий укор, и слабая похвала. Чтобы узнать, чего же больше, Алтынсес без всякого выражения сказала:

— Вернется — готовая одежда…

— Был бы цел-невредим, одежда нашлась бы…

— Чем искать…

— Если бы вернуться должен был… столько бы не пропадал, — круто повернула разговор свекровь. — Ты ли не ждала? Ждала… Цветущие годы твои зазря проходят.

Алтынсес, откинув лоскутное одеяло, попыталась сесть. Высохшая рука удержала ее. Они немного потолкались так,